Михаил Любимов - И ад следовал за ним: Приключения

Левое колено: до упора, налево и первый поворот направо (жаргон Монастыря).

Невнятная и бесшумная стопа Времени (Шекспир).

Шекспир прочно вошел в меня, не зря мы с папой-австралийцем целыми днями корпели над глоссариями.

Нечто вроде пешеходной дорожки, обычно знакомой лишь местным жителям (жаргон Монастыря).

Cavalry twill – кавалерийская саржа, ткань типа диагонали.

И работать в Конотопе на должности делопроизводителя.

“Гленливет” – от одного звука млеет душа! Марка шотландского виски наивысочайшего качества, сделанного из malt, то есть солода из зерна, погруженного в воду, давшего ростки и затем высушенного. Этот чертов солод дает ферменты, превращающие напиток в особый и неповторимый сорт.

Вопрос, почему люди спят друг с другом, вечно мучит недремлющий Монастырь.

И не утешали даже собутыльники Шакеспеаре Бомонт и Флетчер: “Best while you have it use your breath: There is no drinking after death!” (“Лучше делай это, пока дышишь, – ведь после смерти не выпьешь!”)

Мне бы такого домашнего доктора!

Видимо, она приоделась по случаю вербовочной беседы.

И снова в голове кумир фальшивого папы: “Вам кажется, я плачу? Я не плачу. Я вправе плакать, но на сто частей порвется сердце, прежде чем посмею я плакать. Шут мой, я схожу с ума!” (“Король Лир”)

По расцветке он напоминал платок моего дядьки из семинарии, он обычно степенно доставал его из галифе, аккуратно раскладывал, прилагал к носу и трубил, как в охотничий рог.

Казалось бы, пустяки, но любая чужая инициатива попахивает провокацией, и потому Центр предпочитал, чтобы ее проявляли свои работники.

Уолтер Рэли написал сыну то, что я хотел бы, но не в силах написать:

Между прочим, я не очень-то и врал.

Обожаю это слово, есть в нем нечто королевское. “Жена” звучит вульгарно.

На миг показалось, что я влез в свой фамильный склеп на деревенском кладбище около Мельбурна.

Открою секрет: грелка, попросту говоря, – обыкновенная бутылка с горячей водой.

Этот вопрос мучил и Сергея, когда он учился в начальной школе. Легенда о северных приисках часто испускала дух: уши детей – как радары, а я во время побывок в беседах с Риммой вываливал так много, что к десятому классу сын уже знал почти все.

Старый бурундук оказался не таким простаком, как я предполагал.

Тут же и родилась прекрасная домашняя кличка: Гудвин, живший в штате Канзас, волшебник Изумрудного города Великий Гудвин.

Цитата из статьи прославленного мекленбургского писателя, поразившая школьника Алекса и потому занесенная им в дневник: “И, пожалуй, самым ярким выражением исторической бездарности американского империализма как раз и является фигура того, кого Уолл-стрит провозгласил своим апостолом, – фигура Гарри Трумэна, маленького человека в коротких штанах”.

Осмелюсь написать “гаджетов” для идиотов, корежащих родной язык.

Вот бы мне такую фамилию! Так и слышится удар топора, и отпадает головка, и молодцу конец! Тр-тр!

Пес верного и надежного агента, названный так из любви к восточным землям Мекленбурга, на которые, к его счастью, он никогда не попадал.

Эту кличку она получила уже позже, когда ее ястребиные очи потухли, а тело обрело пышные формы.

Так ищут только “косорыловку” в дереве Похмелки.

Еще одна деталь очень мужской анатомии Алекса. А в голове играло: “Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо! – и бутылка рома!”

Мое состояние точно передает анекдот: Похмельный фермер пришел подоить утром корову, но никак не мог оттянуть соски дрожащими руками. Вдруг корова открыла рот: “Ты пил вчера?” – “Надрался, как зюзя!” – “Мне жаль тебя, дядя. Знаешь, что сделаем? Крепче держись за соски, а я буду подпрыгивать”.

Челюсть держал Тацита и еще кое-кого в кабинете для показухи.

Ему я представился как Джон Грей в память о зеленых деньках, когда в возрасте десяти лет сидел я на коленях у девятиклассницы, а она пела: “Денег у Джона хватит, Джон Грей за все заплатит, Джон Грей всегда таков!”

Когда в устах женщины звучит “политический климат”, ее невольно переносишь из одного класса в другой.

Прием нехитрый, прямо скажем, что рассчитан на дурака, но ведь среди людей приходится работать, а не в салонах, где Монтескье и мадам де Сталь!

Дурацкий вопрос. Не встречал людей, которые сразу же после него не расстраиваются.

Интересно, сколько времени надо лететь с верхотуры вниз, пока не достигнешь любимой земли?

Всегда уважал парикмахерш, продавщиц, стюардесс, чего и всем желаю!

Опять задушевный тон, словно дома на заледеневшей улице спрашивают, обратив страждущий лик: “Отец, как пройти в винный магазин?”

Не о чем больше говорить.

Завязки не были чужды жизнелюбу Алексу, очищавшему временами свой мотор от шлаков и грязи, – о литр теплой воды и целительные клизмы! О два пальца в рот! о яблочная диета! о молоко до судорог, утренние пробежки, пятьдесят отжимов от пола, эспандер и снова клизма – лучшее лекарство от всех недугов! И тихая счастливая жизнь без алкоголя неделю или две! Как писал святой Августин: “Даруй мне чистоту сердца и непорочность воздержания, но не спеши, о Господи…”

Я тут же вспомнил, что у Шакеспеаре какой-то кровавый циник изрекал, что величайшая фантазия, именуемая совестью, ничего не значит и лишь делает человека трусом.

Я уже начал подозревать, что и в моем личном деле он покопался. Спасибо начальству, если в нем лежали такие лестные характеристики!

Как говорил Учитель, обещания похожи на корку пирога, и дают их для того, чтобы нарушать.

И снова Вилли: “Роскошная смесь запахов негодяя, поражающая ноздри”.