Андрей Остальский - Синдром Л

И опять мне стало Фазера жаль.

— Ну и где ты взял этого Сусликова? С какой такой радости он вдруг у нас дома оказался? — спросила я.

— Я его давно знаю, он когда-то был у меня вице-президентом в Академии. Ну, ученый он был относительный, хотя докторскую на самом деле защитил. Но в принципе представлял органы. С ним было относительно легко. Не то, что с тем товарищем, который его сменил. Сусликов тоже меня ругал часто, угрожал, уговаривал «прекратить безобразия»… Но как-то так понятно было, что он по приказу ругается, а не по велению души… И, мне кажется, он меня перед начальством даже защищал. Мне говорил вроде в шутку: любой уважающей себя стране нужен респектабельный диссидент. И еще одну его прибаутку я запомнил на всю жизнь: диссидентов на переправе не меняют… Потом Сусликов ушел куда-то в глубины. Исчез из поля зрения. А вместо него нам прислали этого интригана Береженого. Ох, и страшный же тип… Ну, ты знаешь, чем это для меня кончилось. И вот теперь Сусликов опять объявился. Да в каких чинах! Он же теперь царь и бог!

Хотела я в этом месте прервать его и сказать: эх, ты, папаша! До каких лет дожил, а все еще остаешься наивным мальчиком! Ежу понятно, что играли с тобой, как кошка с мышкой. Использовали, пока нужен был, а теперь собрались выбросить за ненадобностью.

Но говорить этого я не стала. А спросила, как будто мне это и в самом деле интересно было:

— Ну, хорошо. Появился теперь этот Зайчиков на горизонте, карьеру сделал сумасшедшую. Но это все же не объясняет, почему он к нам в гости решил заявиться, спустившись с олимпа.

— Сусликов, а не Зайчиков. Нельзя над фамилиями смеяться… А то, что появился в доме у нас, — это действительно сюрприз. Я и сам никак не ожидал. Когда мне рассказали, как высоко его звезда взошла, я решил к нему на прием попроситься. Думал: вряд ли примет, но чем черт не шутит? И терять уже все равно нечего. Хуже не будет. Однако же принял он меня! Был ласков. Сказал: не отчаивайтесь, что-нибудь придумаем. А в конце вдруг черт меня за язык дернул. Говорю: вы бы заехали к нам как-нибудь… Он сказал: спасибо, как-нибудь, непременно… Ну, так все всегда отвечают — из вежливости. Я и думать забыл. А вчера вдруг адъютант его звонит. Говорит: Олег Николаевич просит прощения, что в последний момент… Но у него выдался свободный вечер… И он хотел бы воспользоваться вашим любезным приглашением, если, конечно, оно еще в силе… Что я должен был сказать? И вот сегодня с самого утра могучие молодцы по окрестностям бродят. Ближе к вечеру и движение вокруг дома перекрыли. А уж в подъезде — вообще все охраной забито.

— Боже, — сказала я. — Вот в чем дело! А я-то никак понять не могла, почему это меня домой еле-ели пропустили… Что у нас тут за облава такая. Ну, хорошо… вы там с ним сидите, вспоминаете свое академическое прошлое. А я-то при чем?

Фазер смутился. Не глядя мне в глаза, сказал:

— Видишь ли, какая штука… Когда помощник вчера звонил, он вдруг говорит: а дочь ваша, Александра Константиновна, будет завтра дома? Я не ожидал такого вопроса, а потому не думая брякнул: да никуда она вроде не собирается. Отлично, говорит помощник, а то Олег Николаевич очень познакомиться хотел. Куда же теперь деваться? Прошу тебя, сделай одолжение. Появись. Он уже дважды спрашивал. А сейчас просто послал меня за тобой.

— Что эти люди себе позволяют?! Привыкли приказы раздавать. Для них все вокруг исполнители, даже академики…

— Согласен, дочь. Но это не тот момент, когда надо по мелочам отстаивать свое достоинство. Приоритеты надо правильно выбирать.

Я фыркнула — ну о чем с ним еще говорить после этого? Решила — только чтоб отстал, — схожу на пять минут, потом откланяюсь, мне ведь и вправду над диссертацией работать надо. Встала и пошла в гостиную впереди Фазера.

Вбежала, хотела поздороваться дерзко и громко. И поперхнулась. За кофейным столиком сидел Шебякин! Через секунду я уже разобралась, что это, конечно, не воскресший старик. Но кто-то чрезвычайно на него похожий. Тот же тип совершенно. Худой, поджарый, с тыквообразной головой… При ближайшем рассмотрении Сусликов оказался гораздо моложе Шебякина, но, пожалуй, еще уродливее… Смотреть я на него не могла без отвращения. Но вот что особенно удивительно: те же пустые глаза. Не пойму, в генералы госбезопасности только людей специфической внешности отбирают, что ли? И вот с такими глазами обязательно — мертвыми, да?

— Наслышан, наслышан, Александра Константиновна! — Он вскочил с места и склонил передо мной свою плешивую голову.

Мне, по неписаному кодексу, полагалось сказать: надеюсь, вы слышали обо мне только хорошее? Или: и я о вас тоже много слышала. Но мне неохота было. Потому я буркнула только:

— Отлично…

Это грубовато, конечно, прозвучало…. Но что поделаешь…

В результате пришлось мне кофе им подавать. Ну, действительно, не вынуждать же академика за столом прислуживать. А дочка в этой роли, это у нас нормально считается. Скрипя зубами, я им кофе налила и печенье дефицитное, кремлевское, из Фазерового пайка, на стол поставила. Хотела в чашку Сусликову плюнуть на кухне. Но в последний момент передумала, воздержалась.

Потом пришлось сидеть с ними. Я несколько раз порывалась извиниться и уйти, но Фазер каждый раз делал страшные глаза, и я оставалась. Наконец решила: все, с меня хватит. Сколько можно болтовню эту пустую, ничего не значащую, слушать? И всех этих общих знакомых по академическому прошлому перебирать. «А Вронский, Вронский-то где?» — «Да уж четыре года нет его. Обширный инфаркт. Прямо на рабочем месте». — «Вот как? Жаль, неплохой был работник. А Иванцов? А Никонов? А Семендяев?» И все называемые почему-то оказывались или мертвыми уже, или с Альцгеймером в богадельнях содержались. А некто Кривенко, профессор, погиб невероятно экзотическим образом: был придавлен студенткой, выпавшей из окна общежития театрального училища. Причем студентка, пытавшаяся покончить с собой, выжила. А профессор погиб.

Вот эта история все-таки меня еще как-то заинтересовала. А все остальное… Я никого из этих людей не знала. Так что было ужасно скучно. Наконец я решила: с меня хватит. Скорчила гримасу Фазеру. И уже открыла было рот, чтобы попрощаться с изумительным товарищем Сусликовым. Но тот будто почувствовал. И перешел к темам куда более острым.

— Александра, я слышал, вы еще под подпиской о невыезде… наверно, это очень неприятно, на нервы действует…

— Да уж, — сказала я. — Это мягко говоря.

И неожиданно для себя самой стала рассказывать Сусликову, какие неудобства мне создает подписка, как на меня в институте косятся — не знают, что делать, — то ли преступницей и убийцей считать, то ли должность научного сотрудника предлагать. Рассказала, что в экспедицию поехать не могу в Забайкалье. А это такой шанс!