Михаил Любимов - И ад следовал за ним: Выстрел

Я не стремился ее разочаровывать, и временами игриво поглаживал ее по коленке, напоминавшую высохшую лапу сдохшего крокодила.

Вот и Муррей, воистину гордость английского крестьянства (впрочем, там жили — не тужили всевозможные жулики-банкиры и прочие кровососы). Привлекательная церквушка XII века с обветшавшей крышей, заросшая камышом речка с тропой для толстопузого туриста, два живописных паба рядом (представляю, как аборигены переходили из одного заведения в другое, накачиваясь пивом, а потом брели под пуховое одеяло, задыхаясь от затхлой любви их благонамеренных супружниц).

Тут мы немного покрутили по гравиевой дорожке и подъехали к одноэтажному домику, напоминавшему благоустроенный сарай.

Я выскочил первым и галантно раскрыл дверцу кареты, изо всех сил корча из себя благовоспитанного джентльмена, — играть до конца, играть и бдеть, не забывая ни на секунду о потенциальной угрозе.

Если бы знать, от кого именно.

Играть на лезвии ножа, дрожа от сладости пореза, — и я проследовал в караван-сарай, изучая спину, с которой, возможно, спрыгивали разношерстные невидимые блошки — носители аллергии.

Чуть смягченный дезодорантами запах кошачьей мочи ворвался мне в ноздри, и я сразу вспомнил свою мекленбургскую даму, ненавидевшую меньших братьев этого рода. Боже, сколько на этой почве случалось жутких скандалов, с какой ненавистью вышвыривала она котов, которых я обожал затаскивать в квартиру, подобрав в подъезде или рядом с помойкой!

Где вы теперь, кто вам целует пальцы?

Живешь ли ты с Сережей, или он уже вышел в люди и вылетел из гнезда? Эта мысль так часто посещала меня, что превратилась в тупую боль, которую я чувствовал, даже не включив мотор воспоминаний, она стала моей частью, словно второе сердце. [14] Лез в голову стишок из старика Бена Джонсона: «Прощай, сынок! Немилосердный Рок Мне будто руку правую отсек. Тебя мне Бог лишь на семь лет ссудил; Я должен был платить — и заплатил!»

Приют моей крошки являл собой банальность средней руки: рецепция с торшерами, диванами, баром и камином, спальня с огромным ложем (словно для Людовика с двумя Мариями-Антуанеттами) и зеркальным шкафом. Кухня, сплошь уставленная и увешанная тарелками и фигурками из фарфора и фаянса, — истинно английский кич, с веками превратившийся в так называемый деревенский стиль.

Как я и ожидал, к нам под ноги выскочило целое стадо хвостатых созданий, остальные мерцали зелеными глазами из всех углов комнат. Я успел заметить, что плошки, расставленные по апартаментам, заботливо наполнены едой, что означало участие в хозяйстве моей субретки и других лиц. При виде королевского ложа во мне вновь проснулись дурные инстинкты, казалось, что с Розмари мы прожили, если можно выразиться не скабрезно, душа в душу многие годы, комната осветилась любовным сиянием, и я подполз к траншее.

Один из котов, словно издеваясь, вцепился тигром в большой палец моей ноги и, урча, стал его облизывать, издавая сексуальное урчание.

Этого еще не хватало! Но как его оторвать? Как вообще вырваться из этой тоски? Открыть Монтеня скуки ради? Выпить бутылку «гленморанджи»? Нарубить дров, разжечь камин, завалиться в кресло, укрыв колени шотландским пледом?

Наконец проклятый кот прекратил свое мерзкое действо и отпустил мою несчастную плоть. Стало еще тоскливее, и я уже жутко жалел, что согласился на поездку с Розмари.

— А не рвануть ли нам в град великого из великих? — предложил я. — Давненько я не бродил по его затертым тротуарам!

«Давненько» означало зарю моей благотворительной деятельности, когда я осваивал свою легенду-биографию с австралийским папой — шекспироведом, понятно, что неделю я проболтался в Стратфорде, дабы мои познания Шекспира не выглядели плодами программы мекленбургского техникума.

Контрагент не возражал, и через двадцать минут мы уже парковались у неказистого вокзальчика Стратфорда.

Городишко выродился в образцово-показательный туристский центр: все вычищено, все покрашено, все рассчитано на кретина. Именно он поверит, что так все и выглядело при Елизавете, якобы почившей девственницей (это возбуждало правителей мира, и они без устали к ней подкатывались).

Надратый Вилли (он и умер от пьянки по случаю своего дня рождения) под ручку с таким же пропойцей Крисом Марло переходили из кабака в кабак, фехтовали друг с другом на улицах и засыпали в навозной куче рядом с домом мамаши гения Мэри Арден.

Ноги вынесли нас прямо к зданию Королевского шекспировского театра и вялотекущему Эйвону, в котором бултыхались гуси-утки-лебеди и множество других пернатых, запущенных сюда для услаждения взора сентиментальных идиотов.

Вот и сам Вилли, скромняга в окружении своих персонажей. Вот толстопузый весельчак Фальстаф, вот хрупкий, безвольный Гамлет, а вот и моя любимая леди Макбет — «леди долго руки мыла, леди долго руки терла, эта леди не забыла окровавленного горла…». Не хватало еще парня с ослепительно красным носом, который освещал лестницу в винный погреб.

Захотелось встать рядом, нацепить канотье, сделать ручкой и войти в историю. Увы и ах, это не прокатиться на «Симплоне» от Стамбула до Венеции и обратно, отражаясь в начищенных медных завитушках купе и запахах свежевыловленных омаров, исходящих от официантов во фраках. А как же идиллия старости: сборища пенсионеров-ветеранов Монастыря для обмена опытом (когда морочат голову собственными подвигами)? Или посиделки с внуками и правнуками на завалинке во дворце Бельведер?

…Покрутившись по улочкам, мы вышли к зданию в стиле модерн, где размещался центр по изучению и приобщению. Рядом стояло захудалое, но приведенное в порядок здание, где Вилли якобы издал свой первый победный клич, просунувшись из чрева матери (можно вообразить это величавое зрелище!).

Честно говоря, переть туда у меня не было никакого желания, но Розмари (казалось, что она никогда не посещала сей град, — обычная история с теми, кто живет рядом с Эйфелевой или Британским музеем) скорчила капризную физиономию, и мне пришлось поплыть в фарватере ее юбки.

Предварительно я двинулся в общественный клозет во дворике, рядом стоял унылый бюст индийского поэта Рабиндраната Тагора (так же уместно, как монумент 26 Бакинских комиссаров), там я немного убавил своей вселенской тоски и вышел на простор. Тут ко мне и прицепился высокий субъект в черной, широкополой шляпе, очень напоминавший популярного актера, не вылезавшего из мекленбургского эфира.

— Сэр, не нужен ли вам квалифицированный гид, знающий Шекспира как свои пять пальцев?

— Сколько это будет стоить? — практично спросил я, опасаясь потери своих миллиардов.

— Ни пенса. Я студент, и таким образом мы проходим практику.