Михаил Любимов - И ад следовал за ним: Выстрел

О том, как нелепо развалилась вся страна, много написано, и грязи много вылито на тех, кто проиграл, вызвав цепную реакцию отторжения, то бишь о нас, мятежниках, — поворачивается же язык вымолвить такое! Кто-то писал: «Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе». О поездке наших товарищей в Форос на унизительное свидание с Главным я узнал из программы «Время», а уже на следующее утро к моему подъезду подъехал фургончик, и подполковник, нервничая и извиняясь, объявил о моем аресте. Впрочем, в тюрьму не засадили (туда пошли те, кто повыше), но должности лишили и вскоре отправили на пенсию, к счастью, сохранив ведомственную поликлинику и прочие льготы, — неудобно было демократам уподобляться мстительным тиранам. Потом пошла череда комиссий, расследовавших злодеяния за все годы Советской власти, к счастью, все захлебнулось за неимением улик. Приплетали многое, намекали и на смерть Кирова, и на убийство Михоэлса, и на дело врачей (хотя тогда никого не пришили), и так далее до самой перестройки, на которую замахивались лишь немногие, опасаясь задеть попутно «первого президента России». А между тем главное преступление века лежало на поверхности: разлом СССР и мучения русских, оказавшихся на чужих землях, с клеймом «оккупантов» или хуже…

Однажды вечером я сидел в своем советническом кабинете (разумеется, на вахте дежурил вооруженный прапорщик) и растекался мыслью по древу, в данном случае по поводу желания жены приобрести новый махровый халат, стоил он не очень дорого, но требовал некоторого напряжения ресурсов. Неожиданно раздался звонок, и прапорщик доложил, что меня хочет видеть неизвестный вместе с молодым человеком, которого он представил как своего внука. Я попросил проводить их ко мне в кабинет. И вот передо мной явный представитель нашего ведомства (неведомые миру флюиды струятся из каждого, кто прикоснулся к тайнам организации), бодрый на вид (то бишь без палки и костылей и даже без явного пародонтоза). Юноша выглядел вполне интеллигентно и не походил на мальцов, которые на улице спрашивают, который час, а затем с помощью кастета решают проблему времени.

— Моя фамилия ничего вам не скажет, — начал незнакомец прямо с порога, я долгое время работал нелегалом и был арестован английскими властями за убийство вашего заместителя…

Такое туповатое вступление не настраивало на благожелательную беседу, и я взял выжидательную паузу, пытаясь оценить личность визитера. Настоящей фамилии я, разумеется, не помнил, да и наверняка не знал (в чащах легенд сами нелегалы порой забывают свои истинные фамилии), но вот лицо его было знакомо, этого человека я принимал: Алекс Уилки (вдруг вспомнил!) — под этой фамилией он работал в Англии, в свое время это таинственное убийство наделало много шума в нашем учреждении и в высоких кабинетах. Казалось бы, дело выглядело предельно ясно: этот Уилки провел санкционированное расследование, которое показало, что мой зам работал на английскую разведку. Алекс бежал из Англии на яхте, в Кале на борт к нему взошел мой зам, путешествовавший инкогнито. Далее обстоятельства развертывались опасно и непредсказуемо, в дело пошло оружие, и Алекс реализовал самосуд. Дело приняло чисто уголовный характер, в результате англичане ему припаяли приличный срок. Хотя советское время было уже на излете, мы еще свято придерживались рыцарского принципа непременного вызволения разведчика, попавшего в беду. Схема уже была обкатана: баш на баш, а если иностранный баш отсутствовал, то приходилось просить гэдээровских товарищей подкинуть двух-трех арестованных агентов, не слишком мелких. Я начал вентилировать этот вопрос в кремлевских коридорах (конечно, вылезать прямо на ковер к Главному не рискнул), однако результат оказался неожиданным и неутешительным: нам предлагалось не суетиться и сохранить статус-кво. Пояснили: дело носит уголовный характер, английская Фемида отличается чрезмерным консерватизмом, и на ее честь боятся посягнуть и спецслужбы, и даже королева. Господи, подумал я, посмотрели бы на нас великие авантюристы вроде Казановы, Лжедмитрия II или Соньки Золотой Ручки, как низко мы пали! И никто не рвет из-за пояса пистолет, не разрабатывает многоходовую комбинацию, где быстроходные автомобили, вертолеты, перестрелка. Ведь можем, ведь совершали, помнится, вытащили тов. X. из тюрьмы, погрузили в самолет, на пути выбросили освобожденного с парашютом, а дальше он на машине добрался прямо до «пункта Чарли» в Восточном Берлине. Ныне пришло время бюрократических закорючек, что скажет Ее Величество или вечно праведная Фемида? Нам ли, могучей спецслужбе, думать об этих пустяках! Неприятный отказ от действий по освобождению захваченного разведчика заставил меня вспомнить диалог с Главным несколько лет назад, когда, как говорится, процесс уже пошел, но отнюдь не казался бесповоротным и окончательным.

— Боюсь, что нам следует заручиться более твердой поддержкой Запада, одной дипломатии мало, ведь нам противостоит огромная машина и здесь в стране, и в среде наших товарищей по оружию в Восточной Европе…

До меня сразу и не дошло, о чем говорил Главный, на что намекает. Неужели речь идет о борьбе с товарищами по оружию?

— Нет ли у вас на примете человека, который перекинул бы мост между враждующими службами, провел своего рода конвергенцию и обеспечил бы нам тылы на случай отступления? — продолжал Главный.

Наступила оглушительная пауза, я чувствовал, что Главный насквозь просверливает меня своими глазенками, но язык отнялся у меня — честно говоря, голова отказывалась понимать, казалось бы, вещие слова Главного. На моей физиономии, очевидно, отпечатались и сомнения, и растерянность, ибо мой собеседник состроил траурную мину и молвил:

— Ну ладно! Видимо, пока будем решать иные проблемы. Придется идти другим путем, как Ильич.

Потом я долго думал: каким путем? Куда и зачем идти? Что это за странный мост между нами и главным противником? Больше Главный эту тему не затрагивал, да и я старался держаться от нее подальше. Впрочем, завертелись другие дела, одно событие наседало на другое, и мне стало казаться, что шеф зондировал меня, не особенно представляя цели зондажа (такое у него бывало).

И вот он стоял передо мной, состарившийся актер, сохранивший, однако, свой пыл. Он требовал справедливости, но не раскрывать же ему государственную тайну? Справедливо или несправедливо усадили его за решетку? — вопрос риторический, с нашей кочки несправедливо, с их же — туда ему и дорога, шуточка ли проливать кровь на яхтах под британским флагом! Но почему наши вершители судеб столь вяло отнеслись к судьбе героя (как его еще назвать?), не поддержали идею побега. Политическое столпотворение и хаос перестройки? Привычная осторожность, проникшая во все дыры общества? Нежелание брать ответственность на себя? В причинах я так и не разобрался, несмотря на некоторые поползновения (обычно разводили руками и указывали пальцем в небеса, мол, неисповедимы пути руководства). Правда, насчет неисповедимости верхов я всегда догадывался, но тут речь шла о чести мундира службы. Удобный момент явился, когда великий революционер, став президентом благодаря распаду всего Союза, неожиданно объявил амнистию всем политзаключенным, в число которых по странной причине вошли арестованные агенты ЦРУ и СИС. Волею жестоких обстоятельств я в то время был выброшен из рядов, однако нашел возможность донести до власть имущих простую мысль: в лондонской тюрьме томится наш нелегал, которого следовало бы выпустить. Ответили мне в обычном витиеватом стиле, объяснили, что процесс пока еще очень хрупок и требует осторожности, наконец, американская и англосаксонская судебные системы совершенно независимы от государственной политики, и пересмотр приговоров по инициативе правительства и прочие формы вмешательства могут привести к импичменту и отставкам. Осторожность, осторожность, осторожность, господа! Так мне аккуратно и заткнули рот, а иностранные шпионы, включая наших предателей-шифровальщиков, грелись в это время на собственных виллах в Санта-Монике и на Лазурном Берегу (некоторые, правда, подали иски на своих хозяев, требуя выплатить компенсацию за годы в советских лагерях).