Виктор Давыдов - Кто бросит камень? Влюбиться в резидента

— Вон тот, полосатый, — и указал на него взглядом. Тотчас Федор Ильич обернулся к молодому парню, следовавшему за ним, и повторил то же самое. Парень кивнул и заторопился за Лещинским.

Дожидаясь, пока преследуемый и преследователь уйдут с перрона, Прохоров глянул в сторону вагона. Пожилой проводник усердно протирал поручни. «Давай-давай, трудись, — по-доброму усмехнулся сыщик. — Товарищ Каганович, железный сталинский нарком, страсть как не любит грязь на паровозе и вагонах. Его подчиненные начальники в белых перчатках в вагон залезают, и не дай бог, если на них копоть окажется. Враз с поезда спишут. Ничего не поделаешь, железная дорога, она чистоты и порядка требует…»

Лещинский и его «провожатый» исчезли. Прохоров и Свиридов медленно дошли до конца вокзала, зашли за угол и только тут дали волю чувствам. Постояв какое-то время обнявшись, Федор Ильич ткнул Николая кулаком в плечо:

— Что же ты… уволился и как в воду канул?

— Так получилось, Федор Ильич, извини, — смущенно пробормотал Прохоров и посмотрел долгим взглядом в глаза товарища, в котором читалось: «Такое время, дружище, сам понимаешь…»

То, что Свиридов сам приехал на вокзал, стало для Николая приятным сюрпризом. И не потому, что его лично встречал начальник отделения Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Они ведь были давно дружны, по службе шли почти нога в ногу и очень уважали друг друга. Свиридов не раз и не два отмечал перед начальством оперативное чутье Прохорова. Но сегодня все-таки было утро Первого мая и (это Николай знал точно) все начальство было задействовано в праздничных мероприятиях. Хотя, с другой стороны, час ранний, и полчаса на серьезный разговор у них есть. Прохоров коротко обрисовал ситуацию. Свиридов молча выслушал товарища, неопределенно покрутил головой и вздохнул:

— Да… ладно, пошли в машину.

Отослав шофера прогуляться, он повернулся к Николаю:

— Ну, брат, хорошо я своих парней с собой взял, а то за «наружку», не ровен час, могли и шею намылить. Ну, посуди сам. Телеграмму его попросили отправить и подписать чужим именем. По-товарищески. Так?

— Так, — угрюмо ответил Прохоров, уловив, куда клонит капитан.

— Дальше. То, что он по Минску «тормозит»… ну, согласись, если бы профессионалы его готовили как разведчика, они бы с улицей промашки не дали. Так, нет? А для обывателя какая разница — революционер Опанский или известный белорусский чекист. Откуда ему знать, что он участвовал в игре с Савинковым? Я думаю, что многие, живущие на той улице, полагают, что Опанский — это революционер или герой Гражданской войны. Теперь пиво. Ну, может, парень просто не обратил внимания. Это нам с тобой известно, что Микоян в тридцать шестом году велел после всесоюзного конкурса повсеместно выпускать «Жигулевское» пиво. А для обывателя год туда, год сюда — непринципиально. Особенно если он не большой любитель этого дела.

Николай мрачно молчал.

— Опять же акцент. Ну, может, он когда-то в Прибалтике жил. Вот и подхватил, как хроническую болезнь, — Свиридов улыбнулся, пытаясь подсластить пилюлю старому другу. — Нас с тобой просто не поймут, если мы на основании таких твоих рассуждений «наружку» потребуем.

— Федор Ильич, дай команду, пусть срочно запросят в Минске кадры облпотребсоюза, — тихо, но решительно проговорил Прохоров.

— Ну ты даешь! Да если его готовили, то и легенду отработали так, что нам скажут: есть такой снабженец. И ростом и возрастом похожий. Да что я тебе рассказываю… слушай, может, просто нюх притупился у старого сыщика, а, Николай Николаевич? — Федор Ильич увидел, что товарищ нервно закрутил головой. — Ну, ладно, если ты так уверен, давай, пусть его милиция задержит да покрутит, а?

На лице Николая появилась ироническая ухмылка.

— Слушай, ну, может, ты еще что-нибудь интересное заметил? — с надеждой спросил Свиридов. — Вспомни.

Прохоров вздохнул:

— К сожалению, список, как говорится, исчерпывающий. Не было больше ничего существенного. Вот ты говоришь, что он того может не знать да этого. А парень-то он, между прочим, грамотный. Я кроссворд разгадывал, так он мне философа немецкого с лету выдал.

Свиридов прищурился:

— Философа?

— Ну, вопрос там был, как обычно, в кроссворде. Немецкий философ. А я, сам понимаешь, в них не тятю, не маму. А тот с ходу ответил — Кант.

— Как ты сказал? Кант?

— Ну да. Кант. Только не подошло, там букв больше.

— И он больше никого не назвал?

— Нет. Видно, только этого Канта и знает. Но я-то и Канта не знаю, — Николай невесело ухмыльнулся. — Я и подумал, раз про Канта знает, значит, и про Опанского должен знать.

— Погоди-погоди, — Свиридов явно чем-то заинтересовался. — Вот что. Ты подожди тут, я на минутку в одно место заскочу, а потом поедем ко мне на работу, там продолжим.

В кабинете Свиридова все было как прежде: мебель, пережившая не одного хозяина, видавший виды сейф, те же портреты Сталина и его верного ученика Ежова. Знакомые шторки книжного шкафа, за ними наверняка те же книги и брошюры. И тот же вид из окна. Далеко из него Россию видать и на запад, и на восток, а особенно, как в народе перешептываются, на север. Поэтому и старался простой люд обходить этот дом стороной, о чем отлично знали его обитатели. Хотя если посторонний человек, незнакомый с обстановкой в стране в последние годы, попал бы сюда, то ничегошеньки чиновного, страшного и ужасного он бы не увидел ни в кабинете, ни тем более в его хозяине. Наверное, так и должно быть. Это только разномастная контра да шпионы с вредителями должны трястись от страха в этом здании, а честному человеку здесь бояться нечего.

Глянув на Свиридова, наполняющего рюмки коньяком, Прохоров опять вспомнил кинокартину «Чапаев». Как там? «…Я чай пью — садись со мной чай пить!» Жалко, что это только у товарища Чапаева в кино так душевно все выходило. У нас нынче, товарищ Василий Иванович, малость все по-другому сложилось. Опять же, если капитана Свиридова взять, то его мало сегодняшняя жизнь переделала. Такое ощущение, что как был не от мира сего, таким и остался. Чувствуется, не перешел он в этом здании тот рубеж, за которым душа пустеет, а все остальные части тела становятся деталями флюгера, скрипуче крутящегося под непрекращающимися политическими штормами. Стоп, отставить! Ты ведь дал себе слово даже в разговоре с собой молчать на эту тему. А вон официантка чай и закуску из буфета несет.

Хозяин кабинета тем временем, внимательно пролистав какую-то книгу из своего шкафа, положил ее на стол. Затем долгим взглядом посмотрел на гостя:

— Ну, бери рюмку. За первомайский подарок в лице моего старого товарища Коли Прохорова! Твое здоровье.