Виктор Давыдов - Кто бросит камень? Влюбиться в резидента

— Что за книга вас увлекла, Анюта? — он сделал шаг по направлению к шкафу. Сердце у девушки ушло в пятки. «Не дай бог, увидит, что шкатулка открыта, вот конфуз-то будет». Она схватила первую попавшую и протянула Эдуарду Петровичу. Тот уважительно покачал головой.

— Пушкин. Да… «Мимо острова Буяна едет флот царя Салтана, пушки с пристани палят, кораблю пристать велят», — продекламировал он и вернул ей книгу. — Между прочим, в прошлом году сто лет стукнуло, как Александра Сергеевича нет с нами, а мы его помним, читаем и продолжаем восхищаться его гениальными стихами. Однако кофе стынет.

— Я сейчас.

Проводив мужчину глазами, она торопливо схватила шкатулку, пытаясь закрыть крышку. И тут ее внимание привлекла фотография, лежащая поверх остальных бумаг. Кто-то очень знакомый смотрел на нее с фотографии. Она стремительно поднесла ее к глазам и замерла. На фото смеялась Ольга, подруга Бориса Львова. «Вот же…» — неприлично выругала хозяина Анюта и машинально повернула фотографию обратной стороной. Надпись на обороте сверкнула молнией: «Папе в день совершеннолетия». «Какому папе? Неужели… потом думать будешь! Фотку назад, шкатулку захлопнуть. Есть!» Анюта встретила Эдуарда Петровича шелестом страниц очередной книги. Кофе предложен, но она снова не почувствовала вкуса. Мысли разбежались, надо было их собрать, а он уже заводил патефон для танцев. «Уйти? Надо уйти. А задание? «Ты можешь и себе помочь, и Михаила спасти», — сказал Климов… Тебе просто не хочется уходить, вот ты и вспомнила про задание. «Сердце, тебе не хочется покоя». Это не мое, это Утесов…»

— Анюта, можете смеяться, но я влюбился в вас как мальчишка, — жарко дышал ей в ухо Эдуард Петрович. — Веду себя как ненормальный и ничего не могу с собой сделать. Я уже думал, что такого чувства мне не дано испытать до конца жизни… ошибся. Но как я рад этой ошибке. Вы сегодня та соломинка, за которую я хватаюсь в этой страшной пучине жизни… не отвергайте меня… не отвергайте.

««Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить» — это опять Утесов… Я тоже хочу любить… Господи, прости и помилуй меня, грешницу…» Мерно шипя, крутилась патефонная пластинка…

Нега, разлитая в атмосфере ласкового весеннего утра, никак не гармонировала с внешним обликом мужчины, вышедшего из гастронома с сеткой в руке. Зато содержимое сетки — бутылка водки, банка килек в томате, сверток чайной колбасы и четвертинка хлеба — очень точно соответствовало его небритому, похмельному лицу. Узнать в лице этом Бориса Семеновича Львова даже знакомым было довольно затруднительно — просто потому, что в таком виде его никто, нигде и никогда не встречал. Застывшая гримаса горя плавно перетекала с лица на все остальные части тела. Пить он начал со вчерашнего утра, после того как вернулся домой, где хранил изрядный запас спиртного. С каждым новым выпитым стаканом его способность адекватно воспринимать окружающую действительность сжималась как шагреневая кожа. Однако какой-то микроскопический островок сознания еще сохранился, поскольку, поравнявшись с телефоном-автоматом, он нашарил в кармане монету и вошел в будку. Набрав номер и пригласив Ольгу из третьей комнаты, он с пьяным надрывом в голосе сообщил подруге о полной отчаянности в душе и слезно попросил приехать к нему. Ольга, вероятно, спросила Бориса, откуда он звонит, потому что тот после паузы заверил ее, что звонит из автомата. Этот момент был особо отмечен женщиной, дожидающейся своей очереди у будки с монетой в руке. Едва Львов шаркающей походкой отошел от телефона, женщина набрала номер и срочно попросила дежурного найти лейтенанта Климова.

Где-то зазвонил телефон. На первый звонок никто не отреагировал, тогда аппарат сердито повторил вызов абонента. И вновь безуспешно. Только третий звонок заставил проснувшегося мужчину убрать руку с обнаженного плеча женщины и бесшумно выскользнуть из-под одеяла. Взяв в охапку одежду, Эдуард Петрович тихо вышел из спальни, плотно притворив за собой дверь. Анюта лежала, уткнувшись головой в подушку. До ее сознания тоже пробился третий звонок, но он был воспринят как один из внешних раздражителей, вроде шороха дождя или шума проезжающей по улице машины. Там, где до сего утра просыпалась Анюта, не было телефона, отсюда и отсутствие соответствующего рефлекса. А вот телодвижения мужчины оказались для нее сигналом к пробуждению. С первой секунды осознания происходящего ее охватило жуткое чувство стыда за то, что произошло этой ночью. Однако в следующий момент она вспомнила о фотографии в шкатулке, и чувство это отошло на второй план. А уж когда из коридора донесся приглушенный голос хозяина, она инстинктивно, стараясь не шуметь, на цыпочках прокралась к двери.

Выслушав сообщение Ольги о звонке Львова, Эдуард Петрович, прикрыв трубку ладонью, полушепотом произнес:

— Поезжай к нему, но возьми то, что приготовлено для гостя, и по дороге отдай ему. Не забудь про формальности. Пусть на время исчезнет. Объясни, как дать о себе знать. Что касается кавалера… действуй по обстановке, без церемоний. Сколько времени тебе надо до него добраться?

Анюта плохо разбирала то, что говорил Эдуард Петрович, и уж тем более не знала, кто был на том конце провода и что отвечал. Ольга, помедлив секунду, предположила, что поездка займет минут сорок-пятьдесят, с учетом посещения Лещинского. И тут же неожиданно для отца спросила про Анюту. Эдуард Петрович ответил односложно, мол, погуляв по Москве, расстались, и предупредил дочь о главном: если через полтора часа она не позвонит, он исчезнет и потом найдет ее сам. С этими словами, наказав Ольге поберечь себя, он повесил трубку.

Одевшись и приготовив завтрак, Эдуард Петрович вернулся в спальню. Анюта лежала в той же позе, слегка посапывая. Полюбовавшись спящей девушкой, он легким движением провел по ее волосам. Анюта открыла глаза и увидела улыбающееся лицо мужчины.

— Пора, красавица, проснись. Открой сомкнуты негой взоры, — он наклонился и поцеловал ее в щеку. Анюта покраснела и отвернулась. — Завтрак готов, прошу к столу.

Комната, в которой поселили Глебова-Лещинского, находилась на солнечной стороне и в погожий день за два утренних часа нагревалась до состояния парилки. Вынужденный находиться взаперти, Михаил разделся до трусов, открыл форточку, но облегчения не почувствовал. Оставалось ждать, когда светило укатится за крышу рядом стоящего дома и спадет жара. А пока он попытался сосредоточиться. Шахматы не помогали, жара расслабляла умственную энергию. Михаил прошелся по комнате, осмотрелся и зацепился взглядом за небольшую кипу старых газет, лежащих на шкафу. Взяв наугад несколько экземпляров, он пробежал глазами оказавшуюся сверху январскую «Правду». В газете была опубликована речь товарища Жданова. Просматривая текст скорее от скуки, чем из интереса, он наткнулся на следующий абзац: «В 1937 году мы, большевики, ко всем другим достижениям, под руководством товарища Сталина добавили еще одно серьезное достижение. Я имею в виду то, что мы начали всерьез овладевать способами и методами борьбы с буржуазными разведками, с их агентурой в наших рядах». «Значит, там, наверху, признали ошибки в работе НКВД, и сейчас органы будут их исправлять, — с удовлетворением подумал Михаил. — Вот и я к месту пришелся…» Он так увлекся, что слегка вздрогнул, когда в дверь постучали. Крикнув стучавшему: «Одну минуту!» — он быстро оделся и открыл дверь. Увидев Ольгу, он буквально разинул рот от удивления. Кого-кого, но ее он ожидал увидеть в последнюю очередь. Девушка улыбнулась, заметив его растерянный вид, и, видимо, для того чтобы снять напряжение, шагнула в комнату и поцеловала его в щеку. Парень окончательно растерялся, пробормотав: