Виктор Давыдов - Кто бросит камень? Влюбиться в резидента

Певец закончил. Седой сидел, обхватив голову руками. Анюта, движимая жалостью, легонько потрясла его за плечо. Мужчина поднял голову и непонимающе огляделся вокруг себя.

— Эдуард Петрович, нам пора, — она еще раз ласково потрепала его, на этот раз по щеке. Седой наморщил лоб и пришел в себя:

— Прошу прощения, мадам. Пьян, как фортепьян, — и он театрально развел руками.

Комната, которую сняли на несколько дней Седой и Анюта, как две капли воды была похожа на тысячи подобных пристроек к домам обитателей Черноморского побережья, пополнявших свои семейные бюджеты за счет курортников. Четыре побеленные стены, небольшое окошко, кровати (сколько влезет), стол и стулья. Некрашеный дощатый пол у тех, кто это мог тогда себе позволить, в других случаях — просто земляной. Умывальник и уборная во дворе, там же готовилась пища на арендованном у хозяев керогазе, там же стирали белье и сушили его на веревках.

Войдя в комнату, Седой, поддерживаемый девушкой, снял пиджак и бросил его на стул, скинул туфли и рухнул на кровать. Анюта аккуратно повесила пиджак на спинку стула и неожиданно заметила на светлой ткани большое грязное пятно. «Надо бы застирнуть», — подумала она, но клочок бумаги, спрятанный за пазуху, обжигал ее тело, и она тихо вышла во двор. Вернулась Анюта быстро, взяла пиджак и с порога еще раз посмотрела на спящего мужчину. Он лежал, уткнувшись головой в подушку, тяжело сопел, периодически всхрапывая.

А в голове Седого, взбудораженной алкоголем, сменяя друг друга, одно за другим проносились видения из его прошлой жизни. Вот он, маленький мальчик, спотыкаясь, идет по лесной поляне и несет маме веточки земляники. Большая пчела села на одну из веточек, и, глядя на нее, он замер, начиная понимать, что мир велик и, кроме человека и собак с кошками, которые устроились в его жилище, в нем обитает такое множество живых существ, тоже чем-то занятых и куда-то спешащих по своим делам. И у них тоже есть маленькие детки, которых они любят и защищают от всяких врагов…

А вот, уже будучи постарше, стоит он с отцом и матерью в церкви, слушая певчих. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», — поют певчие. Он не понимает смысла слов, ими выговариваемых, но поют они красиво. В церкви душно и жарко, ему хочется выйти, но мать бросает на него строгие взгляды, и он терпит, крестясь вместе со взрослыми: «Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…»

Большая зала. Бал с участием кадетов и учениц женской гимназии. Первые такты вальса. Вон та, с цветком в волосах… «Сударыня, позвольте? Как, уже ангажированы? Откуда взялся этот прыщавый хлыщ с набриолиненной головой? Ишь, блестит как блин масленый… варенья бы сверху на этот блин, да вилкой его… Сударыня, а краковяк? Тоже ангажированы? Миль пардон… Все, жизнь кончилась, иду в буфет, выпрошу у буфетчика коньяку, напьюсь и вызову этого прыщавого на дуэль…» Ave, Caesar, morituri te salutant! (Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть тебя приветствуют!)

Идущие на смерть… Это казаки, остатки роты пластунов и он, подпоручик, единственный из оставшихся в живых командиров. «Ну что, казачки, покажем германцу, как русские солдаты умирают?» — это его голос. Взметнулись, как один, ударили немцам во фланг, зная, что подмоги не будет, что… Успеть, упредить этого кайзеровского офицера, что целится из револьвера… Первая пуля мимо… еще шаг… Снова выстрел и еще один…

Седой рванулся всем телом и ударился головой о стену. «Где я? Белые стены… Опять лазарет? Да нет, жив и даже не ранен», — он обвел глазами комнату. Старые фотографии на стене, стол с остатками продуктов, накрытых газетой, увядшие цветы в банке с водой, свет керосиновой лампы в окне. «Боже мой, откуда все это, из какой жизни?» — он обессиленно уткнулся в подушку…

Анюта, согрев воду, вылила ее в таз, взяла кусочек мыла и осторожно намылила рукав пиджака. Склонившись над тазом, она не заметила, как тихо отворилась дверь и на пороге комнаты возникла фигура Эдуарда Петровича. Бесшумно ступая, он подошел к девушке и глухо кашлянул. Анюта вздрогнула, едва не выронив пиджак.

— Ой, как вы меня напугали, — она смущенно подняла пиджак и показала ему намыленное место. — Вот, замарались.

— Да, — хрипло протянул Седой. — Неряха я. Неряха и пьяница. Простите меня.

— Что поделаешь, бывает, — по-житейски рассудительно произнесла Анюта. — Вам бы забрать из карманов ваши бумаги, а то, я боюсь, упадут еще в тазик.

Эдуард Петрович вынул из кармана документы, ласково приобнял девушку и направился обратно в комнату. На пороге он остановился, обернулся и, послав ей воздушный поцелуй, громко прошептал:

— Жду, сгораю от нетерпения.

Но, едва захлопнулась дверь, лицо его приняло настороженное выражение. Положив стопку документов на стол, Седой начал торопливо перебирать корочки и бумажки. Закончив процесс, он облегченно вздохнул. Все документы лежали в том же порядке, в котором он их положил перед вечерним променадом. Более того, скрытая «тревожная» метка, которую он оставил в одном из документов, осталась нетронутой. Значит, к нему никто не прикасался. Опустившись на кровать, он сунул документы под подушку и через минуту уснул.

Уже на подходе к стадиону Свиридов услышал бодрые аккорды спортивного марша. «Эй, вратарь, готовься к бою, часовым ты поставлен у ворот», — гремело за оградой, через которую было и видно, и слышно, какие страсти кипели там внутри. На воротах стадиона висело объявление, извещавшее о том, что сегодня, в воскресный день, на стадионе проводились соревнования по бегу среди молодых рабочих в рамках сдачи норм ГТО. А после окончания команда заводских футболистов примет участие в матче на первенство города против футбольной команды местных железнодорожников.

Свиридов приехал в этот подмосковный город два часа назад и уже успел встретиться с одним из руководителей горотдела НКВД. А на стадионе он должен был встретиться с Олегом Григорьевичем Плаховым, заводским инструктором по физкультуре и спорту. Федор Ильич скромно устроился с краю трибуны и огляделся. Ребята и девушки, сидевшие на трибуне, активно болели за тех немногих, кто еще участвовал в забегах, но состязания подходили к концу. До футбольного матча оставалось чуть больше часа, и на стадион уже подтягивались болельщики обеих команд, рассчитывая занять лучшие места. В предвкушении большого футбола стайка ребятишек гоняла мяч за трибуной. Работники стадиона освежали разметку футбольного поля, закрепляли на воротах сетки. Плахова Свиридов увидел у судейского столика, где фиксировались результаты забега на сто метров среди женщин. Он разговаривал с грудастой девушкой в белой майке и таких же спортивных трусах. Инструктор, указывая на ее результат, сетовал, что та не дотянула до норматива. На что девушка во всеуслышание предложила инструктору взять ее «на буксир». Окружающие, в том числе и зрители, до которых донесся звонкий голос девушки, разразились веселым смехом. Свиридов тоже улыбнулся и в душе позавидовал молодости парня: все-то у него в этой жизни еще впереди, в том числе и внимание вот таких фигуристых девушек. Но тут же Свиридов осек себя: «Не время сейчас до амурных мыслей, товарищ Глебов. Тьфу ты, черт! Забудь про Глебова. Он теперь товарищ Плахов!»