Роберт Ладлэм - Патрульные апокалипсиса

— Война действительно идет вовсю, подонок, но она не объявлена, и у тебя нет права ни на что, кроме того, что я для тебя придумаю. Не сомневайся, приятным это не будет. — Полковник взглянул на Лэтема. — Вон там на столе лежит штык от старого карабина — обычно я взрезаю им конверты. Будь добр, дай мне его. Посмотрим, как он взрезает горло — ведь ты же знаешь, что для этого он и предназначен.

Дру подал полковнику клинок, насаженный на короткую рукоятку. Между тем Витковски ощупывал шею испуганного нациста.

— Возьмите, доктор.

— Любопытно, что ты так сказал, — заметил старый ветеран разведки. — Только вчера я думал о своей матери — она всегда мечтала, чтобы я стал врачом... и именно хирургом. А она, если уж к чему-то прицепится, повторяет это тысячу раз. «У тебя большие сильные руки, стань хирургом, они хорошо зарабатывают». Посмотрим, есть ли у меня к этому способности. — Полковник ткнул фашиста пальцем в мягкую ямку над грудиной. — Похоже, это удобное место для начала, — заметил он, направляя туда кончик клинка. — Мягкое, как желе, а ты знаешь, как легко входит в него нож. А это, черт возьми, настоящий нож. О'кей, сделаем первый надрез... Ну, как это звучит? «Надрез».

— Nein! — пронзительно закричал фашист и забился, когда по его шее побежала струйка крови. — Чего вы от меня хотите? Я ничего не знаю, делаю только то, что прикажут!

— Кто отдает тебе приказы?

— Не знаю! Мне звонят по телефону... мужчина, иногда женщина... Они называют кодовую цифру, и я должен выполнить приказ.

— Этого мало, подонок...

— Он говорит правду, Стэнли, — быстро вмешался Лэтем, останавливая Витковски. — На днях тот шофер сказал мне то же самое, почти слово в слово.

— Какой же приказ ты получил сегодня? — спросил полковник, и наци вскрикнул, почувствовав, что нож все сильнее давит на его горло. — Сегодня! - рявкнул Витковски.

— Убить его, ja, убить предателя, но обязательно забрать тело и сжечь.

— Сжечь? - воскликнул Дру.

— Ja, отрезать голову и тоже сжечь, но в другом месте, подальше от тела.

— Подальше?.. — Дру не сводил глаз с дрожавшего от ужаса нациста.

— Клянусь, это все, что я знаю!

— Черта с два это все! — взревел полковник, и кровь из-под ножа побежала быстрее. — Я допрашивал сотни таких, как ты, мерзавец, и я знаю все. По глазам вижу, что ты не все сказал! Убийство — дело нехитрое, а вот остальное потруднее: ведь гораздо опаснее возить труп, отрезать ему голову и все сжигать. Это уж чересчур даже для вас, психопатов. Так что же ты от нас скрыл? Говори или сейчас подохнешь!

— Nein, пожалуйста! Этот человек все равно скоро умрет, но он не должен умереть среди врагов! Нам велели найти его первыми!

— Он должен умереть!

— Ja, это неизбежно. Три-четыре дня — вот все, что ему осталось, это всем нам известно. Нам приказали взять его сегодня и убить до наступления утра где-нибудь далеко, чтобы его не нашли.

Лэтем словно в тумане отошел от кушетки, пытаясь решить загадку, которую им задал нацист. Все было непонятно, кроме одного явно неоспоримого утверждения.

— Я передам эту крысу французской разведке со всеми его показаниями. Маленькая машинка на моем столе записала все, — сказал Витковски.

— А может, Стэнли, — спросил Дру, — посадить его в дипломатический самолет и отправить в Вашингтон, в Лэнгли, никому ни о чем не сообщая, кроме ЦРУ?

— Да ты что? Почему? С этим должны разбираться французы.

— Думаю, не только они, Стэнли. А список Гарри? Вдруг кто-то в Управлении попытается прикрыть этого мерзавца или, напротив, убить его.

— Ты переплюнул меня, мальчик.

— Я переплюнул себя, полковник. Ведь я теперь — Гарри, и кто-то очень надеется, что я вот-вот умру.

В Монте-Карло было три часа ночи. Узкие, тускло освещенные улицы за казино опустели, только из игорного дворца все еще выходили люди. Одни из них были пьяны, другие возбуждены, многие — расстроены. Клод Моро шел по проулку, ведущему к каменной стене. За ней находилась гавань. Подойдя к стене, он внимательно оглядел открывшуюся перед ним картину — рай для богачей всего мира с огромными роскошными яхтами и прогулочными катерами, ярко освещенными огнями. Моро не испытывал зависти — он просто любовался прекрасным видом. Он не чувствовал зависти, ибо как чиновник нередко сталкивался с владельцами этих роскошных яхт и наблюдал их жизнь изнутри. Этого ему вполне хватало. Не желая прибегать к обобщениям, он все же заметил, что в основном это были люди мятущиеся, ищущие острых ощущений, приключений и новых впечатлений. Вечная погоня за новизной составляла основу их существования, и ей не было конца. Они любили комфорт и непрерывно искали новые стимулы для жизни. А что теперь? Что дальше?

— Эй, мсье, — раздался голос, и из темноты выступила фигура. — Вы — друг Братства?

— Дело ваше проиграно, — не поворачивая головы, произнес Моро. — Я сто раз говорил это вашим людям, но если вы будете и дальше смазывать маслом мой скромный кусок хлеба, я сделаю то, о чем вы просите.

— Наш ликвидатор — женщина за столом в казино, которую вы забрали. Что случилось?

— Она покончила с собой, как и двое других несколько месяцев назад в тюрьме. Мы французы, а потому, арестовав ее, при обыске не раздевали догола. Если бы мы это сделали, то нашли бы пластиковые капсулы с цианидом.

— Sehr gut [60] Отлично (нем.). . Она ничего не рассказала?

— Она не успела, так и не выйдя из туалета.

— Значит, мы чисты?

— Пока. Полагаю, за мою помощь мне, как обычно, заплатят в Цюрихе завтра?

— Да.

Фигура растворилась в темноте, и Моро, подняв руку к нагрудному карману, выключил магнитофон. Устная договоренность ничего не значит, все надо фиксировать на пленке.

Бэзил Марченд, член палаты лордов, с такой силой швырнул на стол бронзовое пресс-папье, что осколки разбившегося стекла разлетелись по всей комнате. Стоявший перед ним человек отступил на шаг и отвернул лицо.

— Как вы смеете? - закричал Марченд, джентльмен почтенного возраста. Руки его дрожали от гнева. — Мои предки участвовали еще в Крымской войне, а также во всех последующих, включая войну с бурами, на которой молодой репортер по имени Черчилль восхищался проявленной ими храбростью. Как вы могли заподозрить меня в этом?

— Простите, лорд Марченд, — спокойно сказал офицер МИ-5, — хотя заслуги вашей семьи в войнах нашего столетия оценены по достоинству, в семье было одно исключение, не так ли? Я имею в виду вашего старшего брата, одного из основателей группы Клайвдена, которая весьма почитала Адольфа Гитлера.

— Он был с позором изгнан из семьи! — в ярости перебил его Марченд и, дернув на себя ящик стола, вытащил документ в серебряной рамке. — Вот, смотрите, наглец! Это слова самого короля о действиях моей лодки под Дюнкерком. Мне было шестнадцать лет, а я вывез тридцать восемь человек, которых убили бы или взяли в плен. И это произошло до того, как меня наградили «Военным крестом» за мою службу на королевском флоте!