Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус

— Кто автор, дорогой мой певчий зяблик? Какой-нибудь Эллингтон, он же товарищ Дюк?

— Да нет же, это Кауард. Ноэль Кауард. Ему мало того, что он пишет пьесы, он еще и сочиняет к ним иногда песенки. Весь Лондон поет этот его шедевр, без сомнения.

— Боже мой, эти угнетатели монополизировали все, даже издевательство над самими собой. Надежды нет. Как мы живем, боже мой, как мы живем… Зато, мадам де Соза — зато видели бы вы лицо освобождавшего меня засекреченного сингапурца, когда он с гнусной антиамериканской ухмылкой сообщал мне, кто я такой.

— Что-что? — немедленно заинтересовалась я.

— Дословно следующее. Мы чуть не упали со стульев, когда нам прочитали ваше, господин Херберт, пенангское досье. Это же досье отброса общества — опиум, провальные деловые предприятия… И кто бы мог подумать, что за этой отталкивающей маской так долго скрывался наш заморский коллега? Теперь, господин Херберт, мы будем лучше думать об американской резидентуре — оказывается, ваши соотечественники умеют больше, чем ввергать мир в глупейшие кризисы. Конец цитаты… Тут я сказал ему все, что думаю о своих соотечественниках с их кризисом и особенно сухим законом, и он на прощание налил мне стаканчик не худшего виски, мы теперь друзья… Дорогой мой кенгуренок, как ты могла общаться с отбросом общества, которым я без сомнения длительное время был? Что у тебя со вкусом? Я должен серьезно задуматься над необходимостью его воспитания.

Дальше Тони потребовал показать ему коляску, «которую он успел полюбить» — на месте ли она, не погнулось ли что-нибудь, и начал выпрашивать у меня разрешение кататься в ней в течение ближайших нескольких дней, пока не заживет рана.

— Ну, в конце концов, сказано же, что если в первом действии в углу стоит инвалидное кресло, то в третьем действии герой обязательно должен получить пулю в задницу, — пожала костлявыми плечами Магда.

— И кем сказано? — поинтересовалась я.

— Ну, этим классиком театра… каким-то русским — Станиславским, наверное.

— А твой Станиславский ничего не сказал насчет того, что я получил пулю вовсе не в задницу, как ты опрометчиво выражаешься, а в мягкие ткани бедра? — деликатно заметил Тони.

— Ну, это у меня такое широкое толкование задницы, — ответила Магда после некоторого размышления.

Тони укоризненно покачал головой и погрузился в молчание.

— Дайте же мне мои газеты, — воззвал он, наконец. — Поскольку, как сказал товарищ Карл Маркс, труд делает из обезьяны человека. Я много думал там, в узилище. Потому что зверски кусались комары и не давали спать. Я думал, и многое понял.

— Так, а на ночь тебе понадобятся вот эти таблетки, — бормотала Магда. — Доктор говорит, что рана хорошая и чистая… Но в нашем уважаемом возрасте… Я слышала краем уха, как пара людей в баре обсуждала, сколько мне лет. Хотелось спуститься с эстрады и сказать им по секрету, что есть такой возраст — «черт его знает, сколько, но явно, что до черта»… И что же ты понял?

— Что я слишком добр, и книга моей бурной жизни останется не дописана, если я не сделаю хоть какую-то пакость этому бездарному выскочке с длинной лысой головой и холодными глазами.

— Боже мой, кому это?

— Чан Кайши, моя девочка. Чан Кайши. На самом деле даже имя его — ошибка, он подписывается, если на классическом мандарине, как Цзян Чжунчжэн, но это уже мелочи.

— Тони, ты что, завидуешь, что он генералиссимус? А ты только полковник?

— Он не генералиссимус, — строго сказал Тони. — Это ошибка. Его именуют так американские газеты. Но этого звания у него нет. Я смотрел, как его титулуют сами китайцы. Он просто генерал. Ну, главнокомандующий.

— Боже ты мой, ну, значит, будет он генералиссимусом. Стоит только захотеть. Да и вообще, кто он, собственно, такой — ну, глава огромного и несчастного государства. А ты лежишь тут, в чудном маленьком городе, и вокруг тебя — любящие женщины.

— Кто он такой? Он демон, — так же серьезно отозвался Тони, поправляя подушку под головой. — Демон всей моей советнической карьеры в этом, бесспорно несчастном, Китае. Как только у меня начинало что-то получаться — появлялся Чан Кайши, и вся моя жизнь шла к чертям. Знал бы — убил еще тогда. Когда он впервые возник у меня поперек дороги.

— Это где же он возник — когда ты служил доктору Сунь Ятсену в Кантоне?

Тони издал длинный вздох, посмотрел на меня, счастливую и спокойную — мой мир начал возвращаться к нормальности.

— Раньше, раньше. Вам тогда было тринадцать лет, мадам де Соза. До Великой войны оставался еще год. А я, как мне уже пришлось один раз поведать вам, был относительно юным и бесспорно блестящим иностранным советником несостоявшегося императора Юань Шикая. Ну, мы советовали ему по всем вопросам, и после моего прибытия в Пекин Фрэнк Гуднау на целый год определил меня по части устранения угроз, потом уже я занялся стратегическим планированием, своим прямым делом — все-таки академия в Уэст-пойнте не пустяк. А устранение угроз — это, собственно, вот что… В общем, тринадцатый год, наша команда помогает китайской полиции расследовать бунт против Юаня. И, среди прочих колоритных личностей, в наших досье появляется молодой человек по кличке «волчьи зубы». Он отвечал за нападение на шанхайский арсенал. Но на пути туда его арестовали часовые, от них он сбежал. Атака, понятное дело, провалилась, его отряд понес потери, Чан «волчьи зубы» сбежал в международный сеттльмент Шанхая. И потом в Японию, где славный доктор Сунь в очередной раз воссоздавал партию Гоминьдан — довольно странную шайку людей.

— Ага, которая правит сейчас Китаем, — успела вставить Магда.

— Полковник Херберт, — сказала я. — Вы шпион? Хоть кто-то в этом мире не шпионит, скажите мне?

— Ответь ей: от шпионки слышу, — буркнула Магда. — Она тут, видите ли, целенаправленно вредит китайской разведке — и еще называет других шпионами. Ответь, ответь — она только улыбнется, она сегодня любит весь мир, правда, моя дорогая?

— Я давно отрекся от шпионской работы, — объявил Тони. — Но тогда, у Юань Шикая, мы собрали неплохое досье на этого молодого человека. Он учился в японской военной академии — но у него был такой дружок по фамилии Чэнь, Чэнь Цимей. Тот втянул его в революцию, вот в эту компанию под названием Гоминьдан. И будущий террорист оставил японцам форму и кортик, или меч, что у них там, и, недоучившись, понесся в Китай. И начал свою славную карьеру, о начале которой я только что вам поведал. В пятнадцатом году — уже после дела с арсеналом — Чан устроил налет в Шанхае на губернатора, сначала взорвали бомбу, потом двое его молодцов начали палить из револьверов. Шестнадцать пуль в беднягу.

— Мой дорогой, они хотели навредить лично тебе!