Александр Надеждин - Ахиллесова пята

– Да ладно, ты тут еще, – не то чтобы с пренебрежением, а скорее с какой-то досадой махнул на него рукой Минаев.

– А что? Я здесь пока что самый незасвеченный. И потом, если уж кем-то жертвовать, то...

– Нет, – категорично, но с улыбкой в уголках губ оборвал его Ахаян, – жертвовать мы никем не будем.

– Нет, правда, я серьезно, – не унимался Олег, – Ну ведь что-то же делать-то надо. А то действительно уплывет, и все. Концы в воду. А так вдруг... может, что-то и прояснится. Чем черт не шутит.

– Что прояснится? – довольно желчно спросил Минаев. – Ты что, к концу круиза рассчитываешь получить от нее фамилию ее информатора? А может, ты ее еще и завербуешь? На какой основе?

– Ну не обязательно так сразу фамилию. Можно и по косвенным признакам. Это уж как повезет.

– Действительно, – поддержал своего молодого коллегу Бутко. – Если мы сумеем установить, правда ее слова про «источник» или пустая болтовня – уже большое дело.

– И как ты это собираешься устанавливать? – не сдавался Минаев. – И вообще, под какой легендой он будет там фигурировать и вступать с ней в контакт?

– Ни под какой. Вернее, под самой что ни на есть естественной. Сотрудник российского посольства. А что? В этом-то и есть вся...

– Фишка, – подсказал молодой коллега.

– Не фишка, а соль, – наставительно поправил его Бутко и продолжил: – И приманка. Если она связана с ЦРУ, то такой объект несомненно должен вызвать у нее интерес. Весьма специфического свойства. И объект это тоже сумеет почувствовать. Я надеюсь. – Бутко посмотрел на своего соседа слева. – Как, Олег Вадимович, сумеешь?

– Я думаю, да, – уверенно ответил сосед. – Если она на кого-то работает, я имею в виду, спецслужбы, то обязательно должна клюнуть. А там, глядишь, с ней и «игру» какую-нибудь можно будет затеять.

– Да подожди ты со своими играми, – поморщился Минаев. – Вы мне сначала объясните, что какой-то там вшивый третий секретарь посольства во Франции будет делать в недельном трансатлантическом круизе на суперлайнере, где в самом затрапезном классе прокатиться стоит не меньше двух штук баксов.

– У меня может быть элементарный отпуск, – уверенно привел, как ему самому показалось, вполне весомый аргумент Иванов. – Да и что это, по нынешним временам, такие уж большие деньги? Даже и для третьего секретаря.

– Во какие они у нас сейчас. Денег не считают. Джеймсы Бонды! – кивнув в сторону своего молодого оппонента, Минаев посмотрел на Ахаяна и снова перевел взгляд на оппонента. – А чего это тебя в Нью-Йорк-то вдруг понесло? С какой такой стати?

– Ну... мало ли. Сейчас не те времена. Могу ехать, куда хочу. – Олег, словно за поддержкой, перевел взгляд на с интересом следившего все это время за их перепалкой Ахаяна.

– Как бы то ни было, мотив все равно должен быть. В любом случае, – веско произнес Ахаян.

– Мотив, конечно, должен быть. Несомненно, – после некоторой паузы, ответил, вместо опустившего глаза Иванова, Бутко. – Только ведь это, Василий Иванович, дело такое. Главное, как говорится, чтобы человек был хороший. А мотив... мотив всегда можно придумать.

Василий Иванович слегка пожал плечами и подцепил вилкой немного паштета:

– Думайте.

– Есть, будем думать, – по-армейски лаконично и четко ответил Бутко и обменялся взглядом с Ивановым, который ему бодро, с видом единомышленника, кивнул головой. Затем он посмотрел на Минаева, который, нахмурившись, катал по столу хлебные шарики, сделанные из извлеченного им из тела булочки мякиша, и опустил глаза в свою тарелку. За столом опять воцарилось немного напряженное молчание. Михаил Альбертович несколько раз задумчиво ковырнул вилкой остывающую овощную смесь, и наконец, не поднимая глаз, и не очень уверенно произнес: – Тут, кстати, в плане легенды... один нюансик есть интересный. Который можно было бы попробовать обыграть.

– Какой нюансик, – внимательно наблюдая за ним, спросил Ахаян.

– Да уж больно фамилия у нашего Олега Вадимовича интересная. Даже, можно сказать, замечательная. Вроде совсем обычная, простая. А, с другой стороны, какая звучная. В контексте пока еще действующих реалий современной политической жизни. – И, как бы дополнительно комментируя свою мысль для тех, кто еще не понял ее подтекста, Бутко выразительно поднял вверх глаза.

– Хм, – Василий Иванович переглянулся с Минаевым и, слегка прищурившись, посмотрел на автора предыдущей фразы. – Интересно. Это ты только что придумал или?..

Бутко пожал плечами:

– Любое озарение есть неосознанный результат предыдущих размышлений. Как таблица Менделеева.

Ахаян, после некоторой паузы, усмехнулся:

– Ну что ж, Менделеев. Слушаем... твой гениальный план.

– Да, собственно говоря, как такового плана еще никакого нет. Пока только так – общая идея, – немного растерянно ответил «Менделеев», но тут же собранно и четко добавил: – Но, если вы дадите мне... – он осекшись посмотрел на Минаева и поправился, – нам... хотя бы два дня, то...

– Ишь ты, чего захотел, – тут же перебил его Ахаян. – Два дня! Два дня, дружочек мой, в обстановке, близкой к фронтовой, – это непозволительная роскошь. Один день максимум, для детальной отработки всей легенды и линии поведения.

Бутко переглянулся сначала со своим непосредственным начальником, продолжающим сосредоточенно переваривать идею и предложение своего зама, затем с их общим подчиненным, который оптимистичной улыбкой дал ему понять о своей готовности выполнить поставленную задачу в обозначенный срок, и, слегка пожав плечами, снова по-военному четко и немного сухо ответил:

– Есть, один день.

– Вот и договорились, – закрыл эту тему Василий Иванович. – А сейчас давайте-ка окончательно аккумулируем все то, что мы знаем о нашей «Матрене».

За столом снова возникла пауза. Минаев, инстинктивно почувствовав себя в фокусе внимания, перевел взгляд на своего заместителя. Заместитель задумчиво усмехнулся.

– Ты чего? – с подозрительным прищуром спросил Ахаян.

– Да я помню, служил когда еще, в Кениге... э-э... в Калининграде, нас раз на экскурсию повели. В дом-музей Канта. Он же там, как говорится, и жил, и работал, и в мир иной отошел.

– При чем, ну при чем тут Кант? – лицо Минаева скривилось в кислой гримасе. – Ты бы тогда уж лучше Конфуция вспомнил. Все же, как-никак, иероглиф в деле фигурирует.

– Да нет, я к тому, что фразу одну интересную о нем сказали. Кого-то, не помню точно кого, однажды попросили рассказать историю жизни Канта. А он ответил, грустно так: «Не было у Канта ни истории, ни жизни».

– Ты это к чему? – поднял бровь Минаев.

– Да к тому, что и мы сейчас про нашу «Машу» практически ничего... Ни истории, ни жизни, – вздохнул Бутко.

– Как это, ничего? – недоуменно посмотрел сначала на него, потом на Минаева, затем снова на него Ахаян. – А как же ваш психологический портрет?