Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов)

– Ты бы тоже спешил, если бы был на моем месте, парень. Там сзади мой муж, он сейчас как раз раскочегаривает свой грузовик, чтобы схватить меня за задницу!

– Да что вы говорите!

– Тупица чертов! Катается по всей стране по три недели в месяц, трахает кого ни попади, а потом еще возникает, узнав, что и я не прочь повеселиться.

– Мне так грустно...

– Тебе по-настоящему станет грустно, если он нас догонит.

– Простите?

– Ты действительно врач?

– Да, действительно.

– Может, у меня будет к тебе дело.

– Извините, не понял?

– Ты можешь сделать аборт?

Моррис Панов закатил глаза.

Борн уже битый час бродил по парижским улицам, стараясь развеяться, и в конце концов оказался у Сены, на мосту Сольферино, который вел к набережной Тюильри и садам. Он облокотился о перила и стал смотреть на лениво проплывавшие внизу лодки, мысленно повторяя одно и то же: почему? Понимает ли Мари, что она делает? Лететь в Париж! Это не просто неразумно, это глупость, а ведь Мари не дура. Напротив, она – умная женщина с незаурядным самообладанием, быстрым аналитическим умом. Поэтому ее решение казалось еще более абсурдным. Она должна понимать, что он будет чувствовать себя в безопасности, только работая в одиночку, а не думая постоянно еще и о жене. Если Мари удастся найти его, степень риска удвоится, она должна это понимать. Просчитывание вариантов и анализ ситуаций были ее коньком. Так почему?

Ответ был только один, и это буквально бесило его. Вероятно, она думает, что он может перейти грань, как это случилось в Гонконге. Тогда только ей удалось вернуть его в нормальное состояние. Она вернула его к реальности пугающих полуправд и полувоспоминаний, к реальности проходящих мгновений, которые ей самой приходилось постоянно переживать во время их совместной жизни. Бог свидетель, он обожал ее! И тот факт, что сейчас она приняла это нелепое решение, еще больше подстегивал его чувства – в этом было столько самоотречения, столько... самопожертвования. В Гонконге бывали моменты, когда он буквально молил о смерти, только бы избавиться от чувства вины, которое охватывало его при мысли, что он заставляет ее жить в столь опасном мире. Это чувство всегда было с ним, но теперь стареющий человек внутри его естества ощущает тревогу за своих детей. Шакал – это проклятие их жизни – должен быть вычеркнут из их судьбы. Неужели она не понимает этого и не может оставить его один на один с Шакалом!

Вероятно, не может. Она летит в Париж не для того, чтобы бороться за его жизнь, – она уверена в жизнестойкости Джейсона Борна. Она летит для того, чтобы спасти его разум. Я справлюсь с этим, Мари. Я могу это и сделаю!

Бернардин, промелькнуло в его сознании, он должен помочь. Второе бюро могло бы засечь Мари в Орли или в аэропорте де Голля. Поселить под охраной в каком-нибудь отеле и вдолбить ей в голову, что никому не известно, где он находится. Джейсон сбежал с моста Сольферино на набережную Тюильри и бросился к первому попавшемуся телефону-автомату.

– Вы сможете это? – спросил Борн. – У нее только один действительный паспорт – американский, а не канадский...

– Я попытаюсь сделать это, – ответил Бернардин, – не прибегая к помощи Второго бюро. Не знаю, насколько просветил вас Святой Алекс, но сейчас мой статус консультанта недействителен; думаю, что даже мой рабочий стол успели выбросить из окна...

– Проклятие!

– Merde в тройной степени, mon ami. На набережной д'Орсэ хотят сжечь мои подштанники и меня вместе с ними; и если бы не кое-какая информация о нескольких депутатах парламента, которой я располагаю, они, без сомнения, отправили бы меня на гильотину.

– А может, стоит подкинуть немного деньжат иммиграционным чиновникам?

– Лучше, если я буду действовать в своем бывшем официальном статусе, – будем надеяться, что Второе бюро не станет спешить с рекламой своих неудач. Как ее полное имя?

– Мари Элиза Сен-Жак-Уэбб.

– Ах да, припоминаю, – по крайней мере Сен-Жак, – живо откликнулся Бернардин. – Известный канадский экономист. Во всех газетах были ее фотографии. La belle mademoiselle [85].

– Она вполне могла обойтись без подобной рекламы.

– Конечно.

– Алекс ничего не говорил о Моррисе Панове?

– О вашем друге-докторе?

– Да.

– Увы, ничего.

– Дьявол!!!

– Послушайте, Борн, сейчас вам надо думать о себе.

– Понимаю.

– Вы возьмете машину?

– Стоит ли?

– На вашем месте я бы не стал этого делать. Все-таки по платежному поручению ее могли проследить до меня... Есть определенный риск, хотя и незначительный.

– Согласен. Я купил план метро. Воспользуюсь подземкой... Когда вам позвонить?

– Дайте мне часов пять... Как говорит наш Святой, ваша жена могла вылететь из нескольких аэропортов. Для того, чтобы получить списки всех пассажиров, необходимо некоторое время.

– Обратите внимание на утренние рейсы. Она вряд ли станет подделывать паспорт...

– По мнению Алекса, не следует недооценивать Мари Элизу Сен-Жак. Он даже заговорил по-французски и сказал, что она formidable [86].

– Одно могу сказать, она непредсказуема.

– Qu'est-ce que c'est? [87]

– Она – большой оригинал, и хватит об этом.

– А вы?

– Я иду в метро. Уже стемнело. Позвоню после полуночи.

– Bonne chance [88].

– Merci.

Борн вышел из телефонной будки, отчетливо представляя, что надо делать. Он заковылял вниз по набережной: повязка на ноге заставляла его ступать так, будто у него повреждено колено. Он вышел к станции метро возле Тюильри. Ему надо было доехать до остановки «Гавр-Комартэн» и там пересесть на пригородную электричку, идущую в северном направлении мимо Сен-Дени-Базилик в Аржантей. Аржантей – городок, основанный Карлом Великим четырнадцать столетий тому назад по соседству с женским монастырем. Теперь в этом городе располагалась резиденция убийцы, жестокость которого не уступала кровожадности воинов тех варварских времен. Злодеяния, вершившиеся их окровавленными мечами то на одном поле брани, то на другом, венчались, как и в наше время, праздниками и освящением в сумраке величественных соборов.

Кафе «Сердце солдата» располагалось в переулке, заканчивающемся тупиком. За углом располагались цеха давным-давно закрытого завода, выцветшая вывеска которого извещала, что когда-то здесь процветало металлургическое производство. Ни в одном телефонном справочнике кафе «Сердце солдата» не упоминалось. Поэтому Борну пришлось разыскивать кафе, расспрашивая прохожих и объясняя, что ему срочно нужен туалет. Обшарпанные дома и грязные улицы свидетельствовали, что он на правильном пути.

Борн стоял в темном узком переулке, прислонившись к шершавой кирпичной стене какого-то строения, напротив входа в кафе. Над дверью красными квадратными буквами было написано: «Le Coeur du Soldat». Когда время от времени открывалась дверь, на улицу вылетали обрывки военных маршей; посетители явно не походили на завсегдатаев салонов высокой моды. Борн, чиркнув о кирпич спичкой, прикурил тонкую черную сигару и захромал к двери.