Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов)

Из темноты, откуда-то с территории соседнего владения, хлопнул винтовочный выстрел. Армбрустер взмахнул руками, словно стараясь найти точку опоры в том хаосе, который внезапно воцарился в его теле. Но было уже поздно. Председатель Федеральной торговой комиссии покатился вниз по каменным ступенькам. На тротуар шлепнулось уже мертвое тело.

Борн переоделся в недавно купленные брюки, темную рубашку с короткими рукавами и летнюю спортивную куртку цвета хаки. Рассовав по карманам деньги, пистолет и все документы – как настоящие, так и фальшивые, – он вышел из отеля «Пон-Рояль». Перед этим он положил подушки под одеяло и повесил на видном месте одежду, в которой прибыл в отель. Неторопливо пройдя мимо регистрационной стойки, он вышел на улицу Монталамбер, сразу бросился к телефону-автомату и набрал номер домашнего телефона Бернардина.

– Говорит Симон, – сказал он.

– Я ждал, – ответил француз, – точнее, надеялся. Я только что говорил с Алексом и договорился, что он не будет спрашивать, где вы находитесь: нельзя выболтать то, чего не знаешь. И все же на вашем месте я бы сменил гостиницу, по крайней мере на эту ночь. Вас могли засечь в аэропорту.

– А как же вы?

– Я собираюсь лечь на дно, превратиться в canard.

– В утку?

– Да, в утку, сидящую на гнезде. Второе бюро наблюдает за моей квартирой. Возможно, меня навестят, это было бы неплохо, n'est-ce pas? [68]

– Вы не сообщали начальству...

– О вас? – перебил Бернардин. – Конечно нет, мсье, ведь я вас не знаю. Второе бюро считает, что я получил угрожающий телефонный звонок от старого противника – известного психопата. Честно говоря, еще много лет назад я постарался загнать его в наши заморские департаменты, но досье его никогда не закрывал...

– Вы уверены, что наш разговор не прослушивается?

– Я уже говорил вам, что это уникальный номер.

– Да, припоминаю.

– Разговор по нему невозможно подслушать, и даже при помехах он продолжает работать... Вам нужна пауза, перерыв, мсье. Без этого вы никому не поможете, даже себе. Найдите берлогу, где можно залечь. В этом я бессилен.

– "Пауза в борьбе – это оружие", – повторил Борн формулу, которая, как ему казалось, была полна глубинного смысла и помогала выжить в мире, где царили ненависть и несправедливость.

– Простите, вы о чем?

– Ни о чем. Я найду себе убежище, а утром вам позвоню.

– Тогда до завтра. Bonne chance, mon ami [69]. Нам обоим.

Борн нашел прибежище в «Авенире» – недорогом отеле на улице Гей-Люссака. Зарегистрировавшись под вымышленным именем, которое тут же вылетело у него из головы, он поднялся по лестнице в свою комнату, разделся и бросился на кровать. «Пауза в борьбе – это оружие», – сказал он сам себе. По потолку скользили отблески огней ночного Парижа. Периоды пассивного ожидания бывали и раньше: в горной пещере или на рисовых плантациях дельты Меконга – неважно где. Это было оружие, имевшее более важное значение, чем огневая мощь. Этот урок вдолбил в его голову д'Анжу – человек, отдавший в лесах под Пекином свою жизнь за Джейсона Борна.

Такие паузы – это настоящее оружие, подумал он, дотрагиваясь до повязки на шее, но уже почти не чувствуя боли, и погрузился в сон.

Пробуждение от сна было плавным. До его слуха доносился уличный шум. Металлический звук клаксонов напоминал рассерженное карканье среди беспорядочного – то совершенно невыносимого, то резко стихавшего – завывания двигателей. Так начиналось обычное утро на узких парижских улочках. Держа голову прямо, Борн сел на кровати, оказавшейся для него коротковатой, и взглянул на часы. Он удивился, даже усомнился, перевел ли он часы на парижское время. Разумеется, перевел. Было 10.07. Он спал почти одиннадцать часов, что подтверждалось урчанием в животе. Сумасшедшая усталость сменилась теперь страшным голодом.

Но с завтраком придется подождать – есть дела поважнее: во-первых, надо связаться с Бернардином, во-вторых, выяснить обстановку в отеле «Пон-Рояль». Он встал и тут же почувствовал, как немеют ноги и руки. Хорошо бы принять горячий душ (которого, разумеется, нет в «Авенире»), и сделать легкую зарядку, чтобы привести себя в порядок (в подобных процедурах не было необходимости еще несколько лет назад). Он вытащил из бумажника визитную карточку, подошел к телефону и набрал номер Бернардина.

– Боюсь, что le canard никто не навещал, – сообщил ветеран Второго бюро. – Даже намека нет на охотника, что в данных обстоятельствах, по-моему, весьма неплохо.

– Не будем обольщаться, пока не найдем Панова, если суждено его найти. Будь они прокляты!

– Ничего не поделаешь... Это – самый жестокий аспект нашей работы.

– Черт побери, я не могу проститься с Мо этим выражением: «Ничего не поделаешь!»

– Это от вас и не требуется. Я просто констатировал положение дел. Никто не сомневается, что вы искренни в своих чувствах, но, к сожалению, они не могут изменить реальность. Простите, я не хотел вас задеть.

– А я не собираюсь раскисать. Дело в том, что Панов – совершенно необыкновенный человек...

– Понимаю... Какие у вас планы? Нужна ли вам моя помощь?

– Пока не знаю, – ответил Борн. – Сначала заберу машину на бульваре Капуцинов, а через час-два, возможно, что-то прояснится. Вы будете дома или на службе?

– Я буду дома ждать вашего звонка. В данных обстоятельствах я бы предпочел, чтобы вы не звонили мне на службу.

– Весьма неожиданное заявление.

– Я знаю далеко не всех во Втором бюро, и осторожность в моем возрасте не только лучшая часть доблести, но часто даже заменяет ее. Кроме того, если внезапно отозвать охрану... поползут слухи, что я впал в маразм. Поговорим об этом позже, друг мой.

Джейсон положил трубку, борясь с искушением позвонить в «Пон-Рояль», но сдерживал себя, потому что знал: Париж – город неболтливых людей, и гостиничные служащие терпеть не могут давать информацию по телефону, тем более лицам, которых они не знают. Он оделся, спустился вниз, оплатил по счету, вышел на улицу Гей-Люссака и подозвал такси. Через восемь минут Борн уже был в холле отеля «Пон-Рояль» и сразу же обратился к консьержу.

– Je m'appelle Monsieur Simon [70], – сказал он, беря ключ от номера. – Прошлой ночью я встретил старую знакомую, – продолжил он на безукоризненном французском, – и остался у нее. Скажите, меня никто не спрашивал? – Борн вытащил несколько купюр, всем своим видом показывая, что щедро заплатит за конфиденциальность. – А может, кто-то разыскивал похожего на меня человека? – спросил он.

– Merci bien, monsieur... [71] Я все понимаю. Я справлюсь у ночного консьержа, но я уверен, что он наверняка оставил бы мне записку, если бы кто-нибудь спрашивал о вас.

– Почему вы уверены в этом?

– Потому что он оставил мне записку с просьбой поговорить с вами. Я начал названивать вам в номер с семи утра, как только заступил на дежурство.