Джон Ле Карре - Агент на передовой

— Она порхает, Нат, — ответил он и вытянулся, словно в присутствии королевской особы. — Моя дорогая Рэйчел самая настоящая бабочка. Если это не какой-нибудь правительственный комитет, о котором мы с тобой даже не слышали, значит, она улетела в Кембридж обсуждать с высшим обществом, как спасать наше здравоохранение. Твоя Прю такая же, я уверен.

Нет уж, Дом, моя Прю, слава богу, не такая же. Иначе у нас в холле не висел бы офигительный плакат с неоригинальным слоганом «ТРАМП — БРЕХЛО», который меня встречает каждый раз, когда я вхожу в дом.

Озеро Уиндермир делается белым, начинает дрожать, а затем принимает прежний вид. Свет в оперативной комнате гаснет. Тени опоздавших участников занимают места за длинным столом. Озеро Уиндермир с нами прощается. Вместо него скрытые камеры Перси Прайса показывают довольных граждан, наслаждающихся солнцем в общественном парке Северного Лондона после знойного летнего дня. Время 19.30.

Вот уж неожиданно — остаются считанные минуты до начала захватывающей операции, а ты вдруг испытываешь чувство восхищения своими соотечественниками. На экранах Лондон, каким мы его любим: подростки разной этнической принадлежности играют в импровизированный нетбол, девушки в летних платьицах загорают в лучах щедрого солнца, пожилые пары ходят под ручку, мамаши толкают детские коляски, на траве под развесистыми кронами люди устроили себе пикник, кто-то играет в шахматы, кто-то бросает шары. А между ними непринуждённо прогуливается дружелюбный полисмен. Когда вы последний раз видели одинокого полисмена? Кто-то играет на гитаре. Я не сразу осознаю, что многие из этой счастливой толпы всего тридцать шесть часов назад слушали мою проповедь в полуразрушенном храме, чей громоздкий шпиль возвышается над пейзажем на экранах.

Команда «Звёздной пыли» знает «Территорию Бета» наизусть, и я, спасибо Перси, тоже. Общественный парк может похвастаться шестью теннисными кортами с убитым гудронированным покрытием, без всяких сеток, и детской площадкой с лазалкой, качелями и тоннелем. Ещё есть дурнопахнущий пруд, предлагающий покататься на лодочке. С западной стороны — автобусная остановка, велодорожка и оживлённая трасса с запретом на парковку; с восточной — микрорайон, застроенный муниципальными башнями; с северной — поднимающиеся террасой реставрированные дома в георгианском стиле. В одном из них, в полуподвальном этаже, живёт Сергей в одобренной Москвой квартире с двумя спальнями. В одной за запертой дверью спит Дениз. В другую, где спит он, ведёт вниз железная лестница. Из раздвижного окна можно видеть детскую площадку и узкую бетонную дорожку, вдоль которой, в семи метрах друг от друга, установлены четырёхметровые скамейки, по три с каждой стороны. Сергей послал в Москву фотографии всех скамеек, предварительно их пронумеровав.

Парк также гордится популярным кафе самообслуживания, к которому можно подойти как с улицы через железные ворота, так и непосредственно через парк. Сегодня в кафе введено временное управление, а постоянный штат получил день отдыха с сохранением содержания — вот где настоящие затраты, мрачно прокомментировал Перси. Шестнадцать столиков внутри и двадцать четыре снаружи под зонтами от дождя и солнца. В кафе длинные стойки с едой. На палатке с мороженым в жаркие дни появляется картинка: счастливая корова лижет рожок с двойной порцией пломбира. На задах — общественные туалеты, в том числе для инвалидов, и помещение для пеленания младенцев. Собачники обеспечиваются пластиковыми пакетами и зелёными урнами. Обо всём этом Сергей, как положено, доложил своей ненасытной датской зазнобе, перфекционистке Аннете, в пространных шифровках.

По просьбе Москвы мы предоставили фотографии кафе, внутри и снаружи, а также подходов к нему. По настоянию покровителей Сергей дважды там отужинал, внутри и снаружи, оба раза между семью и восемью часами, и доложил Москве о количестве посетителей, после чего ему было приказано не светиться там без особого распоряжения. Так что он сидит в своей полуподвальной квартире и ждёт дальнейших указаний.

— Я буду всем сразу, Питер, — пообещал он мне. — Одна половинка торчит на конспиративной квартире, а вторая занимается контрразведывательной деятельностью.

Он употребил слово «половинка», поскольку разделит оперативные обязанности со своим школьным другом Тадзио. А если они случайно пересекутся, то проигнорируют друг друга.

Я присматриваюсь к лицам в толпе — вдруг увижу знакомое? Валентину, подружку моего Аркадия, во время её пребывания в Триесте, а также когда они отдыхали на Адриатическом побережье, постоянно снимали на видео и фотографировали как московского эмиссара и потенциального двойного агента. Но женщина с правильными чертами за двадцать лет могла проделать со своим лицом всё что угодно. Наш отдел компьютерной графики представил целую галерею вариантов. Любой из этих портретов может оказаться новой Валентиной, или Аннетой, или как её теперь зовут. Я присматриваюсь к женщинам разного возраста, выходящим из автобуса на остановке, но ни одна не направляется к воротам в сторону кафе и парка. Скрытые камеры сходятся на пожилом бородатом священнике в лиловом стихаре с пасторским воротником.

— Ты с ним имел дело, Нат? — звучит в наушниках голос Перси.

— Спасибо, Перси, но бог миловал.

Раздаются смешки. А мы снова сосредотачиваемся. Другая, дрожащая камера скользит по скамейкам по обе стороны битумной дорожки. Предполагаю, что она закреплена на дружелюбном полисмене, отвечающем на улыбки сидящих. Камера задерживается на женщине средних лет в твидовой юбке, широкополой соломенной шляпе и добротных коричневых полуботинках, читающей бесплатную газету «Ивнинг стандард». Рядом с ней хозяйственная сумка. Может, она член женского боулинг-клуба. Или Валентина, ждущая, когда её узнают. А может, просто старая дева, не боящаяся жары.

— Возможно, Нат? — очередной вопрос в наушниках.

— Возможно, Перси.

Камера берёт открытое кафе. Мы видим две пышные груди и покачивающийся чайный поднос. На подносе заварной чайничек, чашка с блюдцем, пластиковая ложечка и пакетик с молоком. А ещё ломтик генуэзского фруктового пирожного в целлофане на бумажной тарелке. Движущаяся камера выхватывает ноги, руки, лица, зонтики. Мы приближаемся вместе с подносом к столику. Женский голос, свойский, дружеский, натренированный самим Перси, спрашивает в спрятанный на шее микрофон:

— Простите, мой драгоценный. Этот стул свободен?

К вот на нас глядит дерзкое веснушчатое лицо Тадзио. Он говорит прямо в камеру, на безукоризненном английском. Ну разве что угадывается каденция немецкого или, если вспомнить про Цюрихский университет, швейцарского характера.