Герман Матвеев - Дела давно минувших дней

— Скажи, пожалуйста, за что тебе причитаются деньги?

— Какие деньги?

— Немалые.

— Не знаю, Надюша.

— И ты ни от кого не ждешь?

— Нет.

— Я так и думала. Разве ты сумеешь подработать для семьи на стороне? Хоть бы какую-нибудь полочку выпилил и продал… Возьми на этажерке, за книгами деньги. Я надеялась, что ты их заработал…

— Кто их принес? — спросил Иван Петрович, вытаскивая пакет.

— Твой друг. Я не знаю, кто он такой, твой Виктор Георгиевич! Знаю только, что нахал!

Услышав имя «Короля треф», плановик почувствовал, как все в нем напряглось, словно у спортсмена на старте перед выстрелом.

— Почему он нахал, Надюша? — медленно спросил Иван Петрович. — Что-нибудь позволил лишнее?

— Что значит лишнее? Если муж пустил такую славу про свою собственную жену…

— Какую славу?

— Ты же сам знаешь, какую славу. Кроме тебя…

— Не болтай чепухи! — сердито перебил ее Иван Петрович. — Ничего я не знаю.

— Вот, вот… «Не болтай». Значит, я по-твоему болтушка и у меня язык без костей. Так и он сказал. Твои слова.

— Фу! Прекрати, наконец! — строго прикрикнул Иван Петрович, чем поставил Надежду Васильевну в довольно сложное положение.

Спорить и доказывать она не могла, потому что не о чем было спорить и нечего доказывать. С другой стороны, ей даже нравилось такое «мужественное», как она потом определила, поведение мужа.

— Когда он приходил? — строго спросил Иван Петрович.

— Вчера.

— Ну? А дальше?

— Дальше? Оставил тебе пакет и сказал, что не скоро придет. Куда-то уехал.

— Дальше? Что он еще сказал?

— Сказал, что я болтушка и у меня язык без костей. Сказал, что ты не умеешь жить, не предприимчивый и поэтому мы живем в тесноте, и вообще неудачники.

— Так. И все?

— Все.

— Я надеюсь, что ты никому не говорила об этом? — спросил Иван Петрович, вынимая из конверта деньги.

— Новое дело! Кому я могла сказать?

— А почему пакет распечатан?

— Я распечатала.

— Напрасно, в следующий раз категорически предлагаю не трогать. Запомни!

Надежда Васильевна вытаращила глаза, потому что в голосе Ивана Петровича, как говорится, зазвенел металл, словно в горло ему вставили стальную пластинку.

— Ваня, но ведь эти деньги не нам? — с робкой надеждой спросила она.

— Конечно, нет. Что за мысли. Кто мне будет платить также деньги? И за что?

— Да! Я так и подумала, — со вздохом проговорила Надежда Васильевна, и ушла на кухню.

Вернулась она с поджаренными макаронами, среди которых можно было заметить кусочки мяса.

— Странная сумма, — проговорил Иван Петрович, принимаясь за еду. — Две тысячи девятьсот…

— Ты плохо считал. Там ровно три тысячи.

— Сосчитай сама. Я два раза пересчитал.

— Я же считала…

— Значит, не я, а ты плохо считала.

Надежда Васильевна медленно пересчитала пачку.

— Действительно. Две тысячи девятьсот. Неужели, я обсчиталась? — задумчиво проговорила она. — А сколько должно быть?

— Не знаю.

— Зачем же тогда говоришь — странная сумма?

— Ну, мне казалось, что счет должен быть ровный… Возможно, вычли налоги.

— Налоги?

— А почему и нет? Недавно я узнал, что налоги бывают всякие. Не только в пользу государства. Мне рассказывали в совхозе, что иногда расписывается человек в ведомости на тысячу, а на руки получает пятьсот. А причитается ему триста. Сложная бухгалтерия! Кстати, ты расписывалась?

— Нет.

— Опять что-то не так… Как же он будет отчитываться. Впрочем, это не мое дело!

Видя, что муж напихал полный рот макарон, и значит продолжать разговор не может, Надежда Васильевна отошла в конец комнаты и занялась чемоданом.

Теперь попробуйте, дорогие читательницы, представить себя на месте Надежды Васильевны, а читатели постарайтесь понять состояние Ивана Петровича, когда из открытого чемодана она достала сначала серые туфли на высоком каблуке, а затем цветистое платье с короткими рукавами.

— !?.. — это была первая ее реакция, и выразилась она в виде каких-то нечленораздельных, восклицательно-вопросительных звуков, мало похожих на человеческие.

Через минуту остолбенение прошло и Надежда Васильевна заговорила нормально. И даже слишком нормально.

— Все понятно! Она перепутала и впопыхах сунула свои вещи в твой чемодан. В темноте, наверно!

— Кто она?

— Ну уж, знаешь… Я еще должна тебе сказать, кто она? Может быть, имя и фамилию? Ты позабыл или вообще не спрашивал? Может быть, адрес? Кто она? Свинарка, доярка, огородница, навозница! — с последними словами Надежда Васильевна невольно понюхала платье, которое держала в руках, и продолжала с издевательской похвалой: — Скажите, пожалуйста! «Красной Москвой» душится. Не ты ли ей купил? Хороший кавалер? Крепдешин… ничего себе! Не случайно меня предупреждали, что ты волочишься за какой-то артисткой…

— Успокойся, Надя, — с трудом проглатывая непрожеванные макароны, проговорил Иван Петрович. — Ну чего ты говоришь глупости!

— Это глупости? — потрясая платьем перед самым носом мужа, возмутилась, уже по-настоящему, Надежда Васильевна. — Может быть, ты будешь утверждать, что я все это выдумала?

— Конечно, выдумала. Свинарку какую-то выдумала. Артистку!

— Выдумала! На пощупай, убедись! Что это такое? Во сне я вижу? Может быть, это мне только чудится? На самом деле это не платье, а твоя сорочка? А это не модельные женские туфли, а твои шлепанцы?

— Ну, довольно! Откуда ты взяла, что это мой чемодан? — спокойно спросил Иван Петрович.

— То есть, как? — опешила она. — Что я, не знаю нашего чемодана? Конечно, наш чемодан.

— Ну, а если наш, то значит там и шлепанцы, и сорочка, и полотенце с мылом. Поищи-ка…

Надежда Васильевна решительно бросилась к чемодану и сейчас же из него полетели самые различные женские вещи: три пары чулок, комбине, две пары трико, юбка, коробочка, из которой вывалились и рассыпались по полу бусы, клипсы и что-то еще.

С любопытством наблюдая за каждым движением жены, Иван Петрович принялся за прерванный завтрак и, надо сказать, ел он с аппетитом. Дело в том, что эта сцена не огорчила и, конечно, не оскорбила его, а только развлекала. Совесть его была чиста. Кроме того, чувство ревности, как ему казалось, было несвойственно Надежде Васильевне, и с подобным случаем супруги столкнулись вообще впервые.

Напрасно утверждала «Дама пик», что все женщины без исключения ревнивы как кошки. Ничего подобного. Мы с Иваном Петровичем убеждены, что в этом правиле, как раз, больше исключений, и доказательством этого служит вся прошлая жизнь Прохоровых.

Естественно, что Надежда Васильевна возмутилась и вышла из себя, найдя в чемодане мужа женские вещи. Но все ее упреки и предположения шли не от сердца, не диктовались чувством, а были позаимствованы в литературе и со слов подруг и знакомых. Именно поэтому ничего оригинального в этой сцене ревности я не увидел. Обычная, почти банальная, водевильная сцена.