Магомет Тимов - Аргентинский архив №1

Свою идеологию сам Перон называл «хустисиализмом [33] Justicia ( исп .) – справедливость. Соответственно – идеология справедливых. ». Вновь выстраиваемая им система базировалась на союзе профобъединений, в которые записывали всех подряд с подачи госадминистрации. Началась массовая национализация: железные дороги, тяжелая и легкая промышленность, энергетика, инфраструктура, медицина и образование перешли в государственную собственность.

Полуразрушенная Европа крайне нуждалась в аргентинской продукции: мясе, зерне, стали… Сложилась благоприятная внешнеэкономическая конъектура, а поступавшие в страну доходы от торговли не морозились с стабилизационных фондах и не оседали в карманах власть имущих, а инвестировались в различные отрасли промышленности и социальную сферу. Ну, а когда и этих вливаний не хватало для того или иного проекта Перона, средства изымались у крупных собственников. Страна процветала, как никогда.

И уже на исходе сороковых годов Аргентина на полном серьёзе задумалась о вступлении в «ядерный клуб» держав – обладательниц ядерного оружия. И вот здесь-то в США вспомнили о слабо «фонящем» отсеке одной из интернированных из Аргентины германских субмарин. И не в шутку напряглись… В планы Белого Дома не входило расширение элитного «атомного междусобойчика» на ещё одного члена – непредсказуемую и профашистскую Аргентину. Под руководством не управляемого с Капитолийского холма Перона она могла серьёзно осложнить Штатам жизнь в Латинской Америке, в которой банкиры и предприниматели Дяди Сэма давно уже привыкли вести себя как на собственном заднем дворике. Этого в Белом Доме допустить не могли…

Из задумчивости Уолша вывел очередной выверт пилотов, бросивших машину в пологое пике. Редрик почувствовал свой желудок где-то в области горла, самолёт резко накренился на правое крыло и покатился к земле по какой-то немыслимой траектории.

Краем глаза Уолш отметил, что Розенблюм с Бонненкампом тоже не выглядели больше образчиками мужского вида из рекламных буклетов. Первый закрывал рот клетчатым платном и старательно пытался не выпростать свой желудок в собственные ладони. А немец просто наклонил голову к коленям и обхватил затылок ладонями, замерев в позе человеческого эмбриона…

На удивлённый взгляд американца он, бледно улыбнувшись, пояснил:

– Нас так учил инструктор на базе… Говорил, что при авиакатастрофе такое положение даёт максимум шансов на выживание при ударе.

Уолш пожал плечами и, поднявшись, двинулся к кабине пилотов. Пол был накренён под углом градусов в тридцать влево, поэтому приходилось всё время упираться в стену и хвататься за лямки на потолке. Одёрнув гофрированную дверь пилотской кабины, он сунул туда голову и чуть не отшатнулся: сквозь лобовые стёкла, казалось, прямо на него неслись тяжёлые грозовые тучи.

К нему обернулась голова второго пилота в очках-консервах и лётном шлеме.

– Что-то не так? – вполне обыденным голосом, только слегка на повышенных тонах в стремлении перекричать шум двигателей и стихии за окном, поинтересовался лётчик.

– Почему мы снижаемся так резко?

– Простая предосторожность, – невозмутимо пояснил пилот. – В Аргентине правительство не особенно любит янки. Поэтому мы приземлимся не на стандартном аэродроме, а на частном, принадлежащем одному местному скотоводу. У него пара-тройка собственных самолётов, и он иногда оказывает – не бесплатно, конечно, услуги местным контрабандистам. Ну, и нам от случая к случаю.

В этот момент самолёт пробил нижнюю кромку облачности, и снизу поплыла пампа, поросшая местами редким, но жёстким и густым кустарником. А впереди стелилась бескрайняя гладь Атлантики.

– Левее, на одиннадцать часов, – бросил командир, самолёт заложил плавный вираж, теперь и Уолш видел посадочную полосу, подсвеченную редкими кострами по сторонам с выложенным из белых полотнищ знаком «Т» в начале полосы. От берега океана до конца полосы было не более пары сотен ярдов.

Редрик осторожно прикрыл дверь кабины пилотов, пошатываясь, вернулся на своё место. Спутники посмотрели на него вымученно-вопросительно.

– Садимся, – коротко бросил Уолш и подал всем пример, ухватившись покрепче за скобу не стене, возле иллюминатора. Ему показалось, или действительно его товарищи испустили еле сдерживаемый вздох облегчения.

Самолёт в очередной раз скользнул вниз, за иллюминатором покатилась ровная грунтовая площадка, колёса грохнули о полосу, самолёт, резко снижая скорость, покатился по земле.

Розенблюм настороженно посмотрел на свой клетчатый платок, которым ещё минуту назад зажимал рот, потом махнул рукой и, стянув с головы шляпу, промокнул платком взопревшую лысину.

– Кто-нибудь знает, эти пилоты из нашей фирмы? – ни с того, ни с сего поинтересовался он.

Уолш только руками развёл…

29 июля 1950 года. Буэнос-Айрес. Американское посольство

Третий секретарь посольства Джозеф Баркли положил трубку на аппарат и глубоко задумался. В свои тридцать пять он мог бы быть вполне доволен жизнью, ну, по крайней мере, на данный момент.

Работа на тёплом месте (во всех отношениях), гольф по субботам с советником Райтли, красавица-жена, перспектива перевода куда-нибудь поближе к вожделенному Капитолию… Идиллия такая длилась почти три года, до сегодняшнего дня, когда ему позвонили из Вашингтона и сообщили, что границу Аргентины пересёк самолёт с агентами ЦРУ, которые благополучно приземлились на ранчо Каса Нуэстра в паре сотен миль от столицы Аргентины. Это ранчо, служившее американским спецслужбам временной базой, было Баркли прекрасно известно, и потому он вправе был ожидать в самое ближайшее время крушения всего своего столь устоявшегося миропорядка.

По опыту работы в посольстве он знал, что явление сотрудников этого секретного департамента в той или иной стране обычно сопровождалось если и не государственным переворотом, то, как минимум, глубокими потрясениями местной государственной системы. А этого Баркли хотелось сейчас меньше всего. Вот, например, годика через два, когда он покинет эту столь гостеприимную землю – на здоровье, а пока…

Рассеянно переложив на столе несколько ничего не значащих бумаг, Баркли опять поднял трубку и бросил коротко: «Зайди!». Дверь кабинета распахнулась, и внутрь бесшумно скользнул Алан Коуэн, его двадцатисемилетний помощник, до нельзя амбициозный тип, недавно присланный «на усиление» из Вашингтона. Коуэн прошёл классический путь юного дипломата: успешный Гарвард, работа в «свите» сенатора от штата Луизиана и вожделенное назначение в дипломатический корпус. Правда, в Европу, как это мечталось Алану, его не послали, но юное дарование это ничуть не смутило, бледный, как кожа скандинавки клерк с усердием выполнял любое поручение Баркли, в чём оказался практически незаменим. Казалось, не было такой услуги, которую не был бы готов оказать расторопный помощник. И выполнял порученное всегда с неизбывным рвением.