Джеймс Сигел - Кружным путем

– Таким образом, вы не присутствовали в тот момент, когда ее принимали?

– Нет, конечно.

– Могу я вас спросить, как ее успехи?

– Относительно чего?

– Относительно нормального состояния.

– Нормальное состояние – расплывчатый термин. Лучше спросите, как ее дела относительно ее самой. Относительно прошлого года или позапрошлого. Это нечто вроде гольфа – спорта, которым я, к сожалению, начала заниматься совсем недавно. Человек играет против самого себя. И шаг за шагом совершенствуется.

– Хорошо. Как ее успехи относительно ее самой?

– А вот здесь есть одна проблема: мы рассуждаем об относительности, а между тем вы к девочке никакого отношения не имеете. Вы только что ясно дали понять – ее отец был просто вашим клиентом. Поэтому вы не имеете права на получение закрытой информации. Извините.

– У нее никого не осталось, – продолжал настаивать Пол. – Ни одного человека.

– Официально – да. Я бы даже сказала, буквально. Но я, как и вы, связана законами о конфиденциальности. Пока вас или кого-нибудь другого не назначат ее опекуном, нам не о чем разговаривать. Замечу только, что она не представляет опасности ни для окружающих, ни для самой себя. Как Дилси, персонаж одного из романов великого американского писателя Фолкнера, она держится стойко.

– Могу я ее видеть?

Доктор Санхи снова пустилась в пространные рассуждения о его правах или, вернее, их отсутствии.

– Все так, – перебил ее Пол. – У меня нет законных оснований с ней встречаться. Я только прошу об этом. И не вижу в том никакого вреда. Ведь мне положено следить, чтобы за ней осуществлялся достойный уход. Чтобы правильно оплачивались счета больницы. И еще: кто-то должен сказать девочке, что ее отца больше нет на свете.

– Этим человеком явно будете не вы. Потому что у вас нет ни законных на то оснований, ни опыта общения с душевнобольными. Кстати, о каких таких счетах вы толкуете? Как я понимаю, мистер Гольдштейн не слишком утруждал себя вопросами финансирования кого-либо. Насколько мне известно, счета за содержание его дочери в нашей больнице оплачиваются штатом Нью-Йорк.

– Штатом Нью-Йорк?

– Вот именно. Видимо, в свое время ему удалось доказать свою финансовую несостоятельность, хотя теперь из ваших слов мне ясно, что это была чистейшая липа.

Все правильно: Майлз заключил сделку и, как всякий хороший бизнесмен, добивался возможно большей выгоды. Он стремился максимально снизить накладные расходы. И его нисколько не волновало, что эти накладные расходы составляет плата за лечение и питание маленькой девочки. К чему тратиться, если раскошелится штат.

«Когда это пришло ему в голову? – рассуждал Пол. – С самого начала, как только он изложил свою схему в письме Галине? Или позднее, когда все уже закрутилось и тут он вспомнил опыт своих безоблачных дней в суде для несовершеннолетних?»

«Самое лучшее, что я мог для них сделать, – определить в лечебницу. Для них это было самое безопасное место на земле».

Все, что наговорил Майлз Галине, было чистой ложью – он и не думал брать ее внучку. Ни разу не упомянул об этом жене. Интересно, он хоть на секунду имел в виду кого-нибудь другого? Одну из тех многочисленных супружеских пар, которые протоптали тропинку к его двери? Чтобы у девочки был дом, а не койка в приюте? Или, подобно всем шизофреникам, слыша вопли из-за закрытой двери, он находил себе оправдание: мол, палата с решетками на окнах – самое безопасное место для умственно неполноценной девочки, за которой гоняется смертельно опасный отец.

Наверное, когда в ту ночь он вошел к ней в комнату и попытался успокоить, то шептал на ухо: «Не плачь. Завтра я отведу тебя в зоопарк».

– Послушайте, – сказал Пол, – я могу сейчас уйти, написать прошение и вернуться с судебным постановлением. Но я хочу всего-навсего посмотреть на нее. И не произнесу ни слова. Обещаю.

Он нарушил обещание.

Не нарочно.

После того, как доктор Санхи сдалась и пригласила его следовать за собой, они прошли одну, другую палату и оказались в подобии игровой. На маленьких столиках, как «ракушки», [59]были раскиданы фишки и кубики, но никто не играл. Телевизор в углу был настроен на канал, по которому передавали ток-шоу.

В комнате находились двенадцать или тринадцать детей, и на первый взгляд могло показаться, что здесь завтракают ученики обычной средней школы. Там и сям разгорались жаркие споры. Но стоило присмотреться, как становилось ясно, что помещение больше напоминает песочницу, где двухлетние и трехлетние карапузы громко рассуждают сами с собой.

К Полу подошла симпатичная девочка лет четырнадцати и спросила, правда ли, что на Марсе обнаружили красный железняк. Он ответил:

– Не знаю, – и понял, что нарушил обещание, когда доктор Санхи поздоровалась с ней.

– Привет, Рут. Как сегодня твои дела?

– Сносно. А как ваши: удалось загнать мяч в девять дальних лунок?

– Примерно так же, как в девять ближних. Очень неумело. Спасибо, что спросила.

«Так вот она какая – внучка Галины», – подумал Пол.

Рут.

– Я поинтересовалась у этого человека по поводу последних открытий на Марсе, – продолжала девочка. – Красный железняк предполагает наличие воды. Вода предполагает наличие жизни. Жизнь на Марсе – какое дивное открытие!

Она была одета вполне обычно: в поношенные джинсы и майку, на дюйм или два открывавшую подростковый животик. Глаза по-прежнему такие же красивые, какими их запомнила Рейчел: большие, темно-карие, излучающие несомненный ум.

Пол уже решил, что большинство детей в этой комнате – марсиане.

А она интересовалась Марсом с воодушевлением юного астронома.

– А ты бы хотела, чтобы там была жизнь? – спросила доктор Санхи. – Зеленые человечки?

– Думаю, что зеленые человечки напугали бы меня до самых печенок.

Пол подметил, что в речи Рут было нечто странное. Не только режущие ухо архаизмы вроде «дивное открытие» и «до самых печенок». Складывалось впечатление, что девочка училась говорить по книгам великой американской классики. Словно сама она сошла со страниц Луизы Мей Олкотт. [60]

– Я бы предпочла одноклеточных амеб, – улыбнулась Рут Полу. – Хотите ударную шуточку? Кто-то стучит в дверь. Тук-тук!

– Кто там? – поддержал игру Пол, словно участвуя в выступлении нового комического дуэта – «Гольдштейн и Брейд-барт».

– Это я – А.

– Кто такая «А»?

– Амеба.

– Очень забавно, – похвалил Пол.

– Адекватной реакцией был бы смех, – заметила Рут.

– Внутри я надрываюсь от смеха, – пристыженно отозвался он. – Ты уж мне поверь.

– Странно, – задумалась Рут. – Со мной бывает то же самое. Я все время смеюсь про себя.

В другой обстановке Пол нашел бы девочку не по годам развитой и очаровательной. Но здесь все виделось в ином свете – в болезненном свечении люминесцентных ламп психлечебницы.