Джозеф Файндер - Дьявольская сила

– Ну ладно. Но я все же никак не возьму в толк, почему ты не можешь тайком пронести пистолет на балкон для прессы и поразить оттуда убийцу? Сильно сомневаюсь, чтобы и там был установлен детектор металла.

– Кто знает, может там установили такой на сегодняшний вечер, хотя я тоже сомневаюсь. Но в любом случае, если даже пронесешь туда пистолет – толку от него будет мало. Балкон для прессы находится наверху – слишком далеко от места, где выступают свидетели. Стало быть, и слишком далеко от места, где должен находиться убийца.

– Слишком далеко? – возразила Молли. – Но ты же, Бен, меткий стрелок. Господи, да я же сама стрелок что надо!

– Нет, это не дело, – резко ответил я. – Я непременно должен быть там, вблизи от убийцы, чтобы определить наверняка, что это именно он. Балкон для прессы расположен слишком далеко.

Я все же переспорил Молли, и она нехотя согласилась с моими доводами. В вопросах медицины она, конечно, разбирается лучше меня, но в том, что нам предстояло сделать, – тут уж, извините, верх мой.

Здание Капитолия было все залито светом, его купол ярко сиял в вечерних сумерках. Рабочий день кончился, правительственные служащие спешили по домам; как всегда в это время, на улицах образовались транспортные заторы.

Около Оленьего корпуса собралась порядочная толпа народу: приглашенные, просто зеваки и журналисты. Перед дверью вытянулась змейкой длинная очередь, видимо, люди ждали, когда позволят проходить в зал № 216. Среди них были знаменитые деятели, знакомые этих деятелей и просто те, кто достал входной билет по блату. В толпе находились довольно известные лица, что, собственно, и не удивительно: предстоящие чрезвычайные слушания были своего рода сенсацией в Вашингтоне: чтобы посмотреть их и послушать, в столицу съехались многие ведущие сильные мира сего. Явился и новый директор Центрального разведывательного управления Александр Траслоу, только что возвратившийся из Германии.

А он-то ради чего объявился здесь?

Присутствовали также телевизионщики двух из четырех крупнейших американских телевизионных общенациональных компаний, откликающихся на все более или менее значительные события в мире и регулярно показывающие их в программах новостей.

Как же станут реагировать телезрители всего мира, когда увидят на экранах, что нежданный свидетель – не кто иной, как покойный Харрисон Синклер? По-видимому, все просто впадут в транс.

Но даже внезапное появление Синклера будет ничто по сравнению с прямой трансляцией по телевидению сцены, как его убивают.

Когда же он появится?

И откуда?

Как же все-таки мне остановить его, защитить, если я не знаю, когда и из какого входа он появится в зале?

Водитель выкатил из фургона на платформу сзади кресло-каталку и под жалобный вой электропривода опустил платформу на землю, затем он высвободил коляску от зажимов на платформе, помог мне взобраться в нее и покатил к входу, около которого толпились люди. Я расплатился с ним, и он ушел.

Я сразу почувствовал себя беззащитным и уязвимым и не на шутку испугался.

Для Траслоу с его подручными и для нового канцлера Германии на карту было поставлено слишком многое. Рисковать тем, что их разоблачат, они никак не могли, об этом и говорить не приходилось.

Всего два человека – какие-то два жалких маленьких человечка – встали на пути между ними и их замыслами покорения всего мира. Между ними и разделенным на сферы влияния новым миром; между ними и их несметными богатствами в будущем. Не какими-то мизерными пятью или даже десятью миллиардами долларов, а многими сотнями миллиардов долларов.

Так что же, по сравнению с этими перспективами, значили для них жизни двух профессиональных шпионов: Бенджамина Эллисона и Харрисона Синклера?

Так стоит ли сомневаться, что они не остановятся ни перед чем, чтобы только, как говорят в сфере шпионажа, нейтрализовать нас?

Нет, сомневаться не приходится.

И вот там, в зале, отделенный от толпы, в которой я пока находился, миновав две арки с детекторами металла и две цепи охранников, сидел Александр Траслоу, ожидая начала слушаний и бросая реплики знакомым. Сомнений в том, что его охрана уже расставлена повсюду, нет никаких.

Ну, так где же убийца?

И кто этот убийца?

Мысли галопом неслись в голове. Опознают ли меня, хоть я и принял меры предосторожности и изменил свою внешность?

Разоблачат ли меня?

Вроде бы не должны. Но опасения подчас нерациональны и не поддаются логике.

По всему видно, что я безногий инвалид в кресле-каталке. Я поджал ноги под себя, сложил и по-восточному сел на них. Ширина кресла вполне позволяла проделать это. Балог, этот внимательный и мудрый гример, на скорую руку перекроил и ушил мои брюки, и теперь они выглядели так, словно несчастный инвалид специально переделал их из великолепной костюмной пары. Эффект поддерживал подвернутый плед. Никто и не станет присматриваться к жалкому безногому старику в кресле-каталке.

Волосы у меня стали такими, будто естественно поседели, как и борода, а нанесенные на лицо старческие морщины выглядят так, что и не распознать, что они искусственные, при самом пристальном разглядывании. На руках заметны старческие темно-каштановые пятна. Толстые очки в роговой оправе придавали лицу солидный профессорский вид, вкупе с другими деталями они полностью изменили мое обличье. Балог напрочь отказался добавлять лишние штрихи, и теперь я только радовался его решению. Выглядел я со стороны как бывший дипломат или бизнесмен средней руки, как человек лет под шестьдесят или чуть больше, на которого тяжело прожитые годы наложили свой отпечаток. Как ни разглядывай, на Бенджамина Эллисона я ничуть не походил.

А может, мне это только казалось?

Сделать такую маскировку меня надоумил, разумеется, образ Тоби Томпсона – человека, которого мне больше не придется повстречать, с которым не доведется больше столкнуться лицом к лицу на узкой дорожке. Его убили, но идею он успел подать мне своим примером.

Конечно, инвалид в кресле-каталке привлекает к себе внимание, но в то же время особого интереса к своей личности не возбуждает – таков парадокс человеческого характера. Люди оборачиваются и таращат на него глаза, но тут же отводят взгляд, будто сразу же вспоминают знакомого инвалида в такой же коляске, и им становится не по себе или чувствуют себя неловко, что их застали такими любопытствующими и разглядывающими чужое несчастье. А в результате калека в коляске зачастую остается как бы незамеченным.

Ну я, разумеется, постарался заявиться к началу слушаний как можно позднее, но и не слишком уж поздно. Сидеть в зале чрезмерно долго – опасно, ибо непременно усиливается вероятность, хоть и малая, что тебя в конце концов распознают.