Борис Акунин - Квест. Коды к роману.

– Кто заведует лазаретом? Где старший врач? – как раз зашумели в свите. – Государь спрашивает!

Побледнев, Демулен кинулся вперёд, расталкивая генералов и адъютантов.

– Это я, сир! Штаб-лекарь Демулен!

– Ну-ну, – оборонил великий человек, смерив его взглядом, да так и не вспомнил, что хотел спросить. – Где мой Констан? – сказал он вместо того. – Скажите ему, что у вице-короля я выпью шоколаду с бриошами. Пусть скачет вперёд и распорядится.

Все вышли из амбара во двор, остались только лазаретные врачи.

– Я говорил с Маленьким Капралом! – лепетал счастливый Демулен. – Будет что рассказать детям и внукам! Как он сказал, мсье фон Дорен? «У вице-короля я выпью шоколаду с бриошами»? Надо записать всё, не упустив ни слова. А с каким выражением он обратил ко мне своё знаменитое «Ну-ну»!

До конца дня Фондорин изучал подходы к командному пункту пациента .

Ставка располагалась на холме, соседствующем с Шевардинским. В нескольких шатрах и палатках помещались штаб и императорская квартира. Подойти к возвышенности обычному человеку было невозможно. Великого Человека оберегала двойная охрана. Подножие холма было оцеплено конноегерями, непосредственно вокруг императорского шатра стоял плотный караул лейб-жандармов.

Эти преграды, однако, мало беспокоили профессора. В главный шатёр, опекаемый с особенной строгостью, попасть он не стремился – довольно проникнуть за первое оцепление. С этой задачей справиться нетрудно. Тому порукой тёмная ночь да серебристая фляга. Целью Фондорина являлась небольшая палатка, поставленная позади бонапартовой квартиры. Эту-то палатку Самсон в основном и разглядывал в 12-кратную оптическую трубку собственной конструкции, забравшись на крышу самой крайней из деревенских изб.

Старший лекарь был счастлив, что расторопный «вюртембержец» не спешит вернуться в расположение своего полка. Возни с ранеными хватало и на следующий день после боя, а завтра предстояло новое, ещё более кровопролитное сражение, к которому тоже надлежало подготовиться.

Вечером Фондорин увидел, что над землёй начинает собираться туман. Это облегчало предстоящую задачу.

Часа через три после полуночи туман достиг наибольшей плотности. Из серой мглы чернели самые верхушки крыш с печными трубами; на земле в пятнадцати шагах было ничего не видно. Пора, решил профессор.

Он прошёл деревней, где не только все избы и дворы были заняты солдатами, но на улице повсюду горели костры. То же было и в поле за околицей. Там стояла биваком Старая гвардия. Никто не обращал внимания на военного хирурга, идущего куда-то по своим делам.

Ближе к холму костры кончились. Шум лагеря не должен был мешать сну императора. Ставку окружала почтительная пустота шириной в полсотни саженей, сокрытая плотным туманом, в котором перекликались невидимые часовые.

Настало время прибегнуть к помощи берсеркита.

Фондорин налил чудесного снадобья, стал капать разжижитель, да в темноте половину пролил мимо, экая незадача! В серебристой фляге берсеркиту оставалось ещё на одну дозу, но разбавлять её теперь стало нечем. Последнюю треть спасительного средства профессор предполагал использовать для того, чтоб, осуществив замысел, благополучно перебраться к своим. Собственная неловкость лишила его этой возможности, существенно сократив шансы выйти из переделки живым. Но досадная оплошность не могла помешать главному делу.

Берсеркит уже начал действовать. Очки стали не нужны. Взгляд проникал сквозь пелену, различая силуэты дозорных. Обострившийся слух отчётливо разбирал голоса, даже шёпот. Ноздри профессора раздувались, атакованные сотней самых разнообразных запахов.

Пригнувшись, Самсон упругой волчьей побежкой помчался к смутно прорисовывавшемуся впереди холму. Шагах в двадцати перед оцеплением упал на четвереньки, затем вовсе лёг на живот. Движения его были скоры и уверенны. Шуму он производил не больше, чем струящаяся по земле змея.

Расстояние между часовыми из-за тумана было сокращено до «пяти багинетов», то есть до дистанции в пять ружей с примкнутым штыком. Конноегеря несли службу исправно, пристально вглядываясь в мглу. И всё же двое часовых, меж которыми проползла распластанная фигура, ничего не заметили. Рискованный манёвр был осуществлён проворно и беззвучно.

На склоне Фондорин взял вправо. Он заранее присмотрел удобную позицию – расщеплённый ядром тополь, на который и взобрался с ловкостью лесной рыси. Удобным этот возвышенный пункт был не в смысле комфорта (вот уж нет), а по своей близости к занимавшей профессора палатке.

Вернее сказать, то был полотняный навес на шестах, с трёх сторон прикрытый пологом, а с одной – как раз выходившей к тополю – совершенно открытый. Такое устройство, очевидно, объяснялось необходимостью постоянного проветривания. В палатке находилась походная кухня, или вернее род буфета. Собственно кухня не могла располагаться в такой близи от императорской квартиры. Днём профессор видел в подзорную трубу, как человек в белом колпаке дважды приносил в палатку металлические судки. Их принимал камер-лакей и расставлял на поднос. Когда требовалось, Констан носил еду в шатёр, разогревая её на походной горелке. Здесь же слуга варил кофе. Перед входом прохаживался богатырского роста гвардеец с ружьём на плече.

Про то, что великий полководец перед сражением всегда просыпается до рассвета и с неизменным аппетитом завтракает, знала вся Европа. На этой привычке пациента был теперь выстроен весь план Самсона Даниловича, уточнявшийся и изменявшийся вплоть до самого последнего часа.

Всем был хорош превосходный берсеркит кроме одного. Усидеть на месте, да таком неудобном, настоящее мучение, если кровь алчными толчками пульсирует в жилах, а тело переполнено жаждой действия. И время, будь оно неладно, волоклось гораздо медленнее обычного. Фондорин весь извертелся на суку, обхватывая шершавый ствол левой рукой и сжимая оптическую трубку в правой.

Хорошо, макушка холма находилась над верхней границей тумана, а в палатке горела масляная лампа. Внутренность буфета отлично просматривалась в кружок окуляра.

В половине четвёртого показался заспанный Констан. Он подкрутил фитиль лампы, начал протирать серебряный поднос, а тут явился и повар.

С расстояния в сорок шагов, да ещё в трубу Фондорин разглядел, что каждый из судков закупорен печатью. Лакей внимательно осмотрел пломбы, снял их. Приподнял крышки, понюхал.

– Котлетки вряд ли, – сказал он, отодвигая кастрюльки одну за другой. – Фрикасе точно не будет. А вот чашку бульона обязательно выпьет. И суфле на всякий случай разогрею.

Чуткое ухо профессора улавливало каждое слово отчётливо, будто подзорная труба приближала не только предметы, но и звуки.