Джон Ле Карре - Наша игра

– Вы уверены, что у вашего артиста в жилах нет валлийской крови? – спрашивает меня Джек, пока ЧЧ завершает свой невинный осмотр клумбы.

Джек прав. У ЧЧ точность движений сапера и сноровка фокусника.

– Мои мальчики и девочки в полном восторге от него, – говорит он мне, когда я ухожу, – ловкость рук – это не то слово. Они говорят, что следить за ним – настоящая честь, мистер Крэнмер.

Неловко он добавляет:

– О Диане вы что-нибудь слышали, мистер Крэнмер?

– Спасибо, с ней все в порядке. Она снова вышла замуж, счастлива, и мы продолжаем оставаться друзьями.

Моя бывшая жена до того, как увидела свет, работала в отделе Джека.

И снова деньги.

После времени, материи и Константина Чечеева необходимо рассмотреть деньги. Не те деньги, которые я израсходовал за год, или которые я получил в наследство от дяди Боба и тети Сесили, или на которые я купил Эмме совсем ей не нужный «Бехштейн». Настоящие деньги, тридцать семь миллионов, выдоенных из русского правительства путем беловоротничкового бандитизма с пальчиками Ларри по всему досье.

Встав из-за стола, я обхожу по кругу свое убежище, по очереди заглядывая в бойницы. Я ловлю воспоминания, которые ускользают от меня, как только я пытаюсь ухватиться за них.

Деньги.

Вспомнить все случаи, когда Ларри упоминал деньги в любом контексте, кроме налогов, долгов, неоплаченных счетов, самодовольного материализма Запада и чеков, которые он не позаботился обналичить.

Сев за стол, я стал снова просматривать папки, пока не нашел то, что искал, сам точно не представляя себе, что это такое. Это был желтый листок из какого-то казенного блокнота, испещренный замечаниями, сделанными моей синей шариковой ручкой. По верху листка в рассеянном стиле, которым я говорю сам с собой, записан вопрос:

«Почему Ларри солгал мне про богатого приятеля из Тулля?»

Я принимаюсь за вопрос не спеша, как всегда это делает Ларри. Я – разведчик. Ничто не существует вне контекста.

Ларри только что вернулся из Москвы. Начинается последний год нашей совместной работы. Наша явочная квартира на этот раз не на Тоттенхем-Корт-роуд, а на Хоэварте в Вене, в предназначенном на снос особняке с расползающейся зеленой крышей и казенной мебелью. Уже светает, но мы еще не ложились. Ларри прилетел вчера поздно вечером, и, как обычно, мы сразу приступили к обсуждению его поездки. Через несколько часов Ларри предстоит открывать своей речью конгресс Интернационала озабоченных журналистов, которых он по своему обычаю окрестил психами. Он развалился на диване, одна тонкая рука бессильно опущена, как на портретах Зиккерта, в другой, у живота, стакан виски. С рассветом банда немолодых специалистов по России – термин «советологи» теперь не в ходу – оставила его в покое, и он разглагольствует о мировых проблемах, мировых проблемах по нашу сторону границы. Даже перед разговором о деньгах Ларри должен поговорить о мировых проблемах.

– Запад больше не способен на сострадание, Тимбо, – объявляет он потолку, даже не пытаясь сдержать смачный зевок. – Все, мы выдохлись, так нашу мать.

Ты все еще в Москве, думаю я, глядя на него. С годами перестраиваться, приспосабливаться к смене лагерей тебе становится все труднее, и тебе нужно все больше времени, чтобы почувствовать себя дома. Я знаю, что, когда ты смотришь в этот потолок, ты видишь московское небо. Когда ты смотришь на меня, ты сравниваешь мою упитанную физиономию с осунувшимися лицами, которые ты видел только что. И, когда ты ругаешься, я понимаю, что ты опустошен.

– Голосуйте за новую российскую демократию, – туманно изрекает он, – антисемитскую, антиисламскую, антизападную и продажную до мозга костей. Да, Тимберс [12] Тимберс – кроме вариации на тему имени Крэнмера, в английском языке это слово означает «черт побери». …

Но даже на пороге разговора о деньгах Ларри должен сначала поесть. Яичница с беконом и его любимый поджаренный хлеб. Растолстеть ему не грозит. Яиц лучше побольше и на сковороде перевернуть. Английский чай «Фортнум и Мейсон», привезенный специалистами по России. Цельное молоко и сахарный песок. Хлеб с отрубями. Много соленого масла. Миссис Батхерст, хозяйка нашей явочной квартиры, хорошо изучила все привычки мистера Ларри, и я тоже. Пища умиротворяет его. Всегда умиротворяла. В длинном траченном молью коричневом халате, который он повсюду возит с собой, он снова становится моим другом.

– Да? – отзываюсь я.

– Ты не знаешь, у кого можно стрельнуть денег? – с полным ртом спрашивает он. Мы подошли к цели его разговора. Не зная этого, я буду, разумеется, для него неполноценным собеседником. Возможно, из-за окончания «холодной войны» он все чаще раздражает меня больше, чем я готов признать.

– Ладно, Ларри, выкладывай, в какое дерьмо ты вляпался на этот раз? Всего пару недель назад нам пришлось вносить за тебя залог.

– Он разразился смехом, слишком искренним, чтобы я мог вынести его.

– Не переживай, дурачок. Это не для меня. Это для моего приятеля. Мне нужен толстопузый банкир-кровопийца с сигарой во рту. Ты не знаешь такого?

И мы начинаем разговор о деньгах.

– Этот мой приятель из Гулльского университета, – добродушно объясняет он, намазывая джем на свой тост. – Его имя тебе ничего не скажет, – добавляет он, прежде чем я успеваю спросить, как его зовут. – Бедняга говорит, что на него свалилась куча денег. Огромная куча. Нежданно-негаданно. Совсем как на тебя, Тимбо, когда твоя тетка, как бишь ее, откинула копыта. И теперь ему нужны деньги: на бухгалтеров, адвокатов, поверенных и тому подобное. Ты не знаешь какого-нибудь шишку с офшорной компанией, чем-нибудь этаким мудреным? Подумай, Тимбо, ты наверняка кого-нибудь знаешь.

Я смотрю на него, и больше всего меня интересует, почему именно этот момент он выбрал для обсуждения такой не относящейся к делу темы, как финансовые проблемы его приятеля из Гулля.

А случилось так, что буквально за два дня до этого рядом именно с таким банкиром я сидел в качестве почетного поверенного частного благотворительного фонда «Уэльский городской и сельский трест имени Чарльза Лавендера».

– Ну что ж, всегда существует великий и добрый Джейми Прингл, – осторожно сказал я. – Никто не назовет его умудренным, но он определенно большая шишка, как он сам первым и скажет.

Прингл вместе с нами учился в Оксфорде и был знаменитым регбистом из одной с Ларри группы.

– Джейми – придурок, – объявил Ларри, отхлебывая из стакана свой английский чай. – Но все равно, как его найти, если моего приятеля он заинтересует?

Ларри лжет.

Откуда я это знаю? Я знаю. Не нужно быть специалистом по психологии жертв «холодной войны», чтобы видеть насквозь его хитрости. Если вы руководили человеком двадцать лет, обучая его искусству обмана, погружая его в обман, если вы воспитывали в нем коварство и учили применять его, если вы посылали его переспать с врагом и ждали его возвращения, обкусывая свои ногти, если вы были его наставником в любви и в ненависти, в его приступах отчаяния и в приступах злобы, в его вечном беспокойстве, если вы все это время отчаянно старались провести черту между его игрой и реальностью, то либо его душа для вас открытая книга, либо вы не знаете о нем ничего. А я знал план души Ларри не хуже, чем план моей собственной. Будь я художник, я мог бы нарисовать его вам со всеми ее бугорками и пригорками, с указанием мест, где ничего не происходит, а где наступает благостный покой, когда он лжет. О женщинах, о себе. О деньгах.