Олег Сидельников - Нокаут

— Увы! Мне суждено связать навек свою судьбу с судьбой Юноны Вихревской.

Джо помрачнел.

— Вас взволновало мое сообщение, мой новый друг? — ухмыльнулся Винокуров. — Вы ревнуете?

— Да! — отрезал Джо.

Свадьба состоялась в воскресенье и совпала с закрытием фестиваля. За пиршественным столом собралась отменная компания. Женщины блистали ультрамодными туалетами, основная особенность которых состояла в том, что они лишь формально выполняли обязанности одежды и вовсе не скрывали дамских прелестей. Нейлоновые кофточки придавали их обладательницам соблазнительно-шехерезадный облик, аршинные разрезы на юбках весьма образно свидетельствовали о целомудрии дам, не пренебрегающих, оказывается, прозрачными силоновымн комбинациями.

Мужчины, напротив, тщательно скрывали свои телеса под модными костюмами. В просторной квартире Федора Ивановича Лаптева — отца Юноны — стоял плотный запах духов, пудры и отбивных котлет. Гости находились в том веселом состоянии, когда возглас «Горько!» относится уже не к молодым, а к остальным пирующим.

Душой общества был Джо. Вместе с Львом Яковлевичем он представлял на свадьбе близких друзей жениха.

Большинство гостей являлись знакомыми невесты. На самом краешке стола ютилось несколько старичков, по всей вероятности, родственников. В общем, компания собралась разношерстная, шумливая и отменно пьющая.

Пусть себе веселятся. Пока какой-то долговязый брюнет, запутавшись в деепричастных оборотах, тщетно старается благополучно закончить очередной тост, введем читателя в курс дела, расскажем коротко о возникновении столь скоропалительной свадьбы.

Федор Иванович Лаптев слыл на заводе толковым, справедливым, но суровым директором. Разгильдяи и лодыри не задерживались на предприятии, предпочитая найти приют у начальников с менее крутым нравом. Федор Иванович дневал в цехах, ругался в главке и министерстве из-за каждого гвоздя, из-за каждого рубля в смете. Двадцать пять лет отдал он заводу, двадцать лет директорствовал.

Незаметно умчалась в голубую страну воспоминаний молодость, а однажды ночью, когда Федор Иванович пришел домой, усталый и сердитый, с какого-то особенно хлесткого совещания, он увидел на столе серо-голубой лист с надписью «Аттестат зрелости», коим удостоверялось, что Лаптева Юнона Федоровна окончила среднюю школу. Директор завода проглядел девочку Юнону. Взрослая девушка писала Федору Ивановичу в записке, брошенной поверх аттестата:

«Вот я и большая, папка! «Троек» много — не беда. Во всяком случае, с тебя причитаются крепдешин и лакированные лодочки».

Федор Иванович улыбнулся и долго потом, моя на кухне грязную посуду (жена и дочь постоянно ее оставляли главе семейства, дабы он не отрывался от семейной жизни), думал, думал, думал. Обо всем: о своей жизни, о дочери. Еще думал он о том, что все у него сложилось как-то странно и немного комично. На заводе командовал и распоряжался Федор Иванович, а дома им командовали и даже помыкали жена и дочь. Сколько раз пытался он стукнуть кулаком по столу и гаркнуть:

— Не потерплю тунеядцев и мещан!

Увы! — ничего у него не получалось. Жена с первых же дней супружества объявила: она тяжело больна, ее нужно беречь. С годами таинственных болезней у нее прибавлялось, и доктора лишь разводили руками, им неудобно было уличать жену директора в симуляции. Да и с чего бы ей симулировать? Она же не на военно-медицинской комиссии!

— Вам полезно ездить на курорт, — объявляли доктора директорше и тем самым не грешили против совести, ибо, как известно, и здоровому человеку курорт вряд ли сможет повредить.

Дочь пошла в маму. Болезней у нее насчитывалось поменьше, но тоже достаточно. Вот почему Юноночка «не перенапрягала себя в школе», а поступление ее в университет сопровождалось бесчисленными звонками авторитетных знакомых директорши.

Юнона проучилась два семестра. Она быстро нашла «подходящих» подруг, ревниво следила за модами сезона, а когда подошла весенняя сессия, пришла к выводу, что… местный профессорско-преподавательский состав крайне слаб и провинциален.

— Хочу учиться в Москве! — заявила Юнона. — Там цвет филологической науки. Только в Москве.

— Федя! — выразительно сказала болезненно полная супруга и перевязала свой перманент шелковой веревочкой. Это означало, что у нее начинается головная боль.

Федор Иванович вздохнул, вымыл посуду и, скрепя сердце, позвонил приятелю в Москву.

Новый учебный год Юнона начала в МГУ и, конечно, с первого курса.

«Здесь такой порядок, — писала Юнона, — принимают курсом ниже. Все дело в уровне преподавания».

Тысячи юношей и девушек едут учиться в Москву, жадно слушают лекции, штудируют толстые учебники, живут хорошей, чуточку голодной, но веселой и радостной студенческой жизнью. Юнону, однако, тянуло не к книгам, а в коктейль-холл и на выставки мод, не на лекции, а в «Метрополь». Болезненная мама регулярно снабжала дочку деньгами, и у Юноны появилась веселая и безбедная компания.

Через год Юнона вышла замуж за инженера-авиаконструктора. Против ожиданий вышла удачно. Правда, она на время бросила университет, так как считала себя цельной натурой и не могла одновременно любить мужа и конспектировать лекции. Это ей показалось вульгарным.

Прошло три года. Юнона мечтала о голубых экспрессах и субтропиках, о собственной «Победе» и даче на Рижском взморье. А муж покупал чертежные доски, тратил деньги на ватманскую бумагу и все время упорно пытался изобрести давным-давно изобретенный реактивный двигатель.

Юноне стало скучно. Все чаще и чаще ездила она к матери и жаловалась на мужа. И вот однажды, возвращаясь в Москву, она оказалась в одном купе с пожилым, но «страшно интересным дядькой». От него пахло хорошим одеколоном, он брился даже в поезде и, как выяснилось, был удачливым адвокатом. Имя у него было не очень поэтичное — Селифан. Но Селифан располагал и собственной «Победой», и дачей на Рижском взморье, и мог предложить поездки в голубом экспрессе к синему морю и субтропикам. У него, правда, имелись и отрицательные качества: инфаркт миокарда и жена с тремя детьми в возрасте Юноны, но он обещал разделаться и с инфарктом и с женой.

Все произошло быстро и до нелепости неожиданно. Юнона рассчитывала пофлиртовать, а подъезжая к Рязани, обнаружила храпящего Селифана на своей полке. Это было ужасно. Но еще ужаснее оказалось то, что обо всем узнал ее муж. Как дознался муж — загадка, однако факт остается фактом.

Инженер-авиаконструктор оказался сущим подлецом. Не успел он развестись с Юноной, как тут же изобрел-таки окаянный реактивный двигатель и в областной суд приезжал уже на собственной «Победе». Что касается перспективных планов Селифана, то ему не удалось полностью претворить их в жизнь. С женой и детьми Селифан разделался, а вот с инфарктом… Инфаркт разделался с Селифаном.