Олег Сидельников - Нокаут

Профессор оживился и, сам того не замечая, затеял лекцию.

— Находясь в состоянии транса, больные при поверхностном наблюдении кажутся близкими к норме. Иногда они совершают длительные путешествия. Классический пример мы имеем у Легран-Дюсоля: больной из Парижа приехал в Бомбей и, только очнувшись там, был удивлен, как и почему он туда попал.

При таких состояниях у больных обычны изменения настроения и бредовые идеи, которыми и определяется их поведение во время транса. В данном случае больной… м-м… Данилов спасался от преследования воображаемых завистников и врагов. Как только больной очнется, он страшно удивится, ибо в памяти его не сохранится воспоминаний о прошедшем.

«Эпилептик» сидел на скамье обессиленный, медленно вращая глазами. Воспользовавшись тем, что больной положил ногу на ногу, Делириозов не спеша приблизился к нему, незаметно вытащил из кармана блестящий молоточек, стукнул им по колену «эпилептика». Нога взлетела, чуть не ударив профессора по подбородку.

— Повышенный сухожильный рефлекс, — удовлетворенно пробормотал психиатр. — Зрачки расширены. Весьма интересный случай!.. Вот что, — вновь отвел в сторонку «юных коллег» Делириозов. — Я прихвачу этого больного с собой в Москву. Во-первых… м-м… Данилов — москвич, и его все равно надо доставить домой, к родным, если таковые у него имеются. Во-вторых, больной представляет несомненный научный интерес. Ведь он преодолел четырехтысячекилометровое расстояние. Этот яркий пример украсит мою монографию.

«Викинг» ликовал. Он попросил у санитаров разрешения поцеловать их в подреберье. Они отказали ему в этом и ввели беспокойного пациента в просторную светлую комнату. На дверях ее отсутствовали ручки, и открывались они с помощью проводницких ключей. Обитатели комнаты не проявили к новичку ни малейшего интереса, они были заняты собственными маниями. Рядом с койкой Фрэнка лежал очень смирный человек со свежеостриженной под машинку головой и монотонно бормотал:

— Шурин… Подлец шурин… сукин сын шурин!

Вскоре помешавшегося на шурине увели, и больше он в палате не появлялся. Зато явился парикмахер, веселый и добродушный толстяк, из выздоравливающих. Он постриг Фрэнка, побрил (во время этой процедуры «эпилептик» чувствовал себя не в своей тарелке) и вдруг выложил такую новость, что Стенли подскочил на стуле.

— А вас, дружок, домой завтра отправят. В Москву… Э э!.. Осторожно! Зарезать могу. Сам Делириозов забирает. Поэтому сейчас до вас никто не дотрагивается.

Стенли задрожал от радости. Фортуна сияла ему ослепительной улыбкой.

Утром «эпилептик» уже лежал на полке в купированном вагоне. А в этот момент, когда полковник Грановский воскликнул: «Где же он?», Стенли переезжал Волгу по знаменитому Камышинскому мосту. Облаченный в серый больничный халат, он стоял у закрытого окна, размышлял о превратностях судьбы и корчил дурацкие рожи.

Рожи предназначались санитару и проводнику, зашедшему немного поболтать с видавшим виды усмирителем буйно помешанных. Но ни проводник, ни санитар не обращали внимания на «эпилептика». Санитар рассказывал удивительные истории.

— Или вот, к примеру, случай был четыре дня назад, — степенно говорил санитар. — Привезли одного к нам… Буйствует, кричит: «Куда все памятники и монументы подевались?! Зачем пивную, где продавцом Викентьевна, в книжный ларек превратили?!» Ну, его, конечно, в палату. Плюхнулся сердешный на койку и стал слезой обливаться. «За что, мол, меня? Очень даже я здоровый. Только вовсе я из другого города!» Практикант в то время дежурил, из студентов. Посмотрел он в паспорт больного и говорит: «Это эпилептик с уклоном на бродяжничество. Из другого города приехал».

Сидит эпилептик, плачет. Потом вдруг как хлопнет себя по лбу: «Шурин! — кричит. — Подлец шурин… Сукин сын шурин!»

Так с тех пор проклинал шурина всю ночь и все утро! А потом палатный врач пришел, оконфузил практиканта. Человек тот, что шурина проклинал, нормальный оказался. Дело так обстояло: человек за галстук закладывал изрядно, а шурин ему все грозил, де проучит его так, что на всю жизнь от бутылки шарахаться будет. Долго грозил.

Недавно пациент наш хлебнул, как полагается, шел-шел до дому — и лег аккурат у проходной аэродрома. А шурин-то его — летчик гражданский. Идет он на аэродром, в рейс лететь, и видит: зятек его под оградой прохлаждается, упился до потери сознательности. Кликнул шурин своего дружка-летчика, и потащили они зятя через аэродром к самолету.

Через два часа прилетел самолет в наш город. Выгрузил шурин зятя, аккуратненько положил его у ограды аэродрома и улетел обратно. Проспался зять, встал на ноги, и завертелось у него в голове: идет по городу — не узнает. Ни одного знакомого памятника нет — одни памятники старины. Пивной знакомой не сыскать, дома своего найти не может!.. Ходил-ходил зять, да вдруг как завопит: «Караул!.. Помогите! Рассудка лишаюсь!»

Ну, естественно, мы его и загребли. Спасибо, палатный врач все определил, а там вскорости и шурин пришел. Опять прилетел, кое-как разыскал зятя. Потеха!

— Ловко проучил! — восхитился любознательный проводник.

— Тяжелая у нас специальность, — санитар явно набивал себе цену. — Езди вот с такими идолами. Ишь уставился в окно, того и гляди, выпрыгнет. Оно известно… Центральная нервная система. Это тебе не шутка, брат.

«Эпилептик» задрожал плечами.

— Начинается, — недовольно буркнул санитар. — Сейчас наземь грянет.

Проводник опасливо покосился на здоровенного «эпилептика» и поднялся с полки.

Фрэнк, однако, и не думал симулировать даже пти маль. [14] Пти маль (фр.) — малый припадок. Он отлично знал, что бывают случаи эпилепсии, протекающие без судорожных припадков. Ему было удивительно весело, хотелось хохотать. Как он здорово провел Грановского и Каюмова! Как все здорово получилось!

— Ха-ха-ха! — загремел «Викинг». — Ха-ха-ха!!— Он смеялся над рассказом санитара, над своими преследователями, над всем миром!

— Ха-ха-ха!!!— хохот Френка разносился по всему вагону, хохот явно ненормального человека.

Пассажиры, знавшие о существовании опасного попутчика, с тревогой поглядывали на дверь крайнего двухместного купе, откуда неслось до жути веселое:

— Ха-ха-ха-ха-ха!!!

Генерал пригласил к себе полковника Грановского и майора Каюмова. Он погладил седой ежик на голове, вздохнул, подошел к большому, зеркальной полировки, письменному столу, на котором лежала только автоматическая ручка с закрытым пером, и, приоткрыв ящик, вынул из него распечатанную телеграмму.

— Мы тут случайно нарушили тайну переписки, — усмехнулся генерал. — Приняли эту телеграмму за служебную корреспонденцию. Впрочем, она ею и является. Однако телеграмма адресована Грановскому и Каюмову. Поэтому прошу ознакомиться.