Олег Горяйнов - Джентльмены чужих писем не читают

– Разрешите идти? – сухо спросил Машков.

– Не разрешаю, – сказал Бурлак, не повышая тона. – Не разрешаю. Ну-ка, смотри мне в глаза. Ты что тут, барбос, комедию передо мной ломаешь? Кровушки чужой пожалел? Гуманистом, что ли, заделался, говна кусок?.. Отвечай, падла, когда тебя спрашивают!

Батя грохнул кулаком по столу и стал ждать ответа. Вот он, момент истины, подумалось ему. Если ты мне скажешь сейчас, что никак нет, мол, не заделался гуманистом, и кровушки чужой расход замерять не собирался, каблуками щёлкнешь и отправишься выполнять, тогда ты мне не нужен, сынок. Сто лет ты мне не нужен ни в качестве пикадора, ни в качестве ковёрного. Ты меня, сынок, сдашь с потрохами, как только дойдёт до тебя, что работаю я не на военную разведку, а на себя лично. Потому что твой ответ будет означать, что система уже перемолола тебя, перемолотила, все человеческие органы от тебя отчленила, сотворила из тебя железного пидора в гнойной каске со звездой с оловянными глазами, и всё, что в волчью нашу концепцию охраны священных рубежей не вписывается – подлежит немедленному искоренению дежурной бригадой ликвидаторов из числа вышестоящих товарищей… Или наоборот: может, ты слишком оволчился, так оволчился, что стал волчарой в квадрате, что позволишь мне вместе с тобой выскочить из Системы, а там улучишь удобный момент и сожрёшь меня, сам заделавшись вожаком, в стае, которую я соберу. Нет, сынок, не выйдет, в стае только один вожак, только один волк в зверинце может быть, а в соратники мне на переходном этапе человек нужен, человек…

– Да парня жалко, – сказал Машков после некоторого раздумья. – А так я – что?.. Я – ничего…

– Ну вот и молодец, сынок, – с облегчением сказал Бурлак, чем вызвал на лице своего подчиненного гримасу недоумения. – Вот и хорошо. Порадовал ты старика. Давай-ка бери свою рюмку, да допьём коньячок-то. А потом и ступай. Да не забудь антиполицаем зажрать, чтобы anjelitos verdes [73]по дороге не приставали!..

Они выпили, не чокаясь, что могло бы вызвать у обоих определённые аллюзии с поминками по 4F-056-012, но не вызвало ни у того, ни у другого, потому что под действием выпитого Бурлака уже отпустили традиционные утренние хвори пятидесятишестилетнего мужчины, а Машков утверждал себя в намерении операцию выполнить не любой ценой, а жизнь Ваньке Досуаресу при этом все-таки сберечь.

Тут Бурлак совершил действо, от которого пятый шифровальщик Гришка, наверное, хлопнулся бы в обморок и до вечера не вставал.

– Возьми сала, – он протянул Машкову золочёную вилочку. – Добре на коньяк ложится. Чтобы калган по дороге не закружился. Ну?..

Перед появлением на ковре сучонка Бурлак коньяк со стола убирать не стал. Стоит ли лишать себя маленького невинного удовольствия: видеть, как мается ненавистный тебе человечишко, как он переступает с ноги на ногу, поскрёбывая ковёр копытом, как он втягивает безволосыми ноздрями едва уловимый аромат доброго армянского пойла, как он то и дело косится в сторону бутылки, будто норовя её содержимое каким-нибудь неведомым науке физике способом телепортировать в свои пересохшие после вчерашнего внутренности… И при этом изо всех сил пытается не проявить перед начальством своей утробной озабоченности, а, напротив, полон стараний произвести впечатление ретивого служаки, у которого на уме кроме отправления наилучшим образом своих прямых обязанностей и нету вовсе ничего. Это же картина! это же фреска Сикейроса “Как мы хотели, а нам не обломилось”! это же прямой Шекспир! бой быков со стриптизом на пожаре во время чумы…

– Разрешите?

– Входи.

Сучонок держался прямо. Синяки с его круглой физиономии уже сошли, оставив еле заметные следы. Зубы, правда, новые не выросли. Но он и раньше-то не блистал голливудской улыбкой, так что недостаток в глаза не бросался. Выдранные волосы посольский парикмахер умело закамуфлировал новою прической. Появление на себе побоев Валерий Павлович объяснил руководству хулиганским нападением на себя вечером в пригороде Гуадалахары, куда ездил проверяться после обеспечения чужой моменталки. Там он, не утерпев, вышел из машины отлить по-маленькому в тёмном закоулке. Дальше – обычная история: дали сзади чем-то тяжелым по балде, долго пинали, сняли с бесчувственного тела часы и ботинок, изъяли бумажник и смылись в неизвестном направлении. Бурлак, разумеется, тут же послал в Центр шифровку с подробным докладом о происшествии и на радостях поспешил принять стакан: теперь-то сучонка отсюда точно уберут – такие проколы военная разведка своей дипломатической резидентуре, как правило, не прощала. По всем соображениям сучонка теперь должны были эвакуировать и доставить в весёлый подвальчик на Хорошёвке, а там подвесить на крюк и колоть до самого афедрона: где, с кем, когда, кому, почём и сколько. И даже если майора Мещерякова действительно обидели рядовые маньянские хулиганы, немытая шпана из фавелл – что не только вполне вероятно, но, по мнению Бурлака, наверняка так и было, ибо в этой стране подобные инциденты со времён Великой Революции даже и за преступления никто не считает, так, обыденное дело, наподобие бычков на тротуаре – если действительно Валерий Павлович схлопотал нейтральных хулиганских трендюлей и ни в чем не виноват, – он бы в весёлом подвальчике всё равно бы признался в том, что работает на целую дюжину разведок…

Но Бурлак рано начал радоваться. Пришёл ответ, что волноваться Бате тут не о чем. Всё нормально, с кем не бывает. Мещерякова от вербовок временно отстранить – покуда зубы не вставит. Пусть некоторое время поработает в обеспечении. В полицию не сообщать, международный скандал не раздувать, посла по пустякам не тревожить.

У Бурлака опустились руки. Суки блатные, придурки рукастые, жополизы, прошмандовки!.. Ничем не проймешь, ничем!.. Сам резидент перед ними беспомощен как телок!.. Захотят – самого резидента в афедрон отымеют, как мальчика. В ярости он шваркнул о стену пустым графином, растерзал шифровку в мелкие клочья, выпил ещё стакан, наорал на лейтенанта Финогентова и… отправил Мещерякова в трёхдневный отпуск. А куда деваться от объективной реальности?

Потом он, чтобы не видеть ненавистную рожу, выписал сучонку блатную командировочку на север страны – в пустыню с кактусами и стервятниками, где пятьдесят пять в тени по Цельсию считается детской забавой. Сучонок пил – и Бурлак знал о том, что он пьет, но – кто не пьет на дипломатической работе?.. нет таких. Видимо, в пустыне, вдалеке от начальства, неуязвимый Валерий Павлович оторвался вволю – такой вывод напрашивался при виде его красных воспаленных глаз и ощутимого дрожания конечностей.

(На самом деле руки в данный момент у Мещерякова дрожали оттого, что он, поднимаясь по служебной посольской лестнице, нос к носу столкнулся со своим обидчиком Серебряковым. Воспоминание о пудовых кулаках гэбэшника, не так давно приходивших в изрядное соприкосновение с физиономией Валерия Павловича, и вызвали в организме последнего тремоло, переходящее в стаккато. На сей раз, что понятно, джентельмены предпочли друг друга не узнать.)