Олег Горяйнов - Джентльмены чужих писем не читают

А вдруг с ним что-то случилось! Вдруг его надо спасать, защищать от кого-то, вытаскивать откуда-нибудь?.. Не успев до конца додумать эту мысль, Габриэла вскочила с кровати, оделась, набрала в последний раз Иванов номер – молчание; позвонила, на всякий случай, домой – тоже никого. Тогда она побежала к автомобилю и часов через семь припарковала машину под рекламным плакатом напротив лодочной станции в Акапулько. Паренёк по имени Паулино выглядел растерянным. Увидев её, он, ни слова не говоря, прыгнул в лодку и завёл мотор. Она, тоже молча, сошла в лодку, и они отправились в плаванье.

– Ну, выкладывай, – приказала Агата и достала из сумочки двести песо. – Что стряслось с Иваном?

– Вчера… – грустно начал Паулино, отмахнувшись от денег, – ваш супруг, сеньора…

– Сеньорита, – поправила его Агата. – Сеньорита. И не супруг, а знакомый.

– Прошу прощения… Так вот, он приехал, взял лодку и поплыл на ней к своему месту. Он уже раз пять сюда приезжал, допытывался, не появлялся ли здесь какой-то сеньор, сперва кучерявый, потом наголо бритый… я даже подумал, что он перегрелся на солнце, сеньорита… пять раз плавал на свой утёс, проверял, нет ли там того сеньора… ну так вот, вчера он взял лодку, сплавал на своё место и быстро вернулся, даже не стал нырять. Велел мне, как только вы появитесь, отвезти вас на тот утёс…

Шифрограмму, которую Иван оставил ей на скале, она расшифровала в один момент. На утёсе, возвышающемся поверх той самой площадки, где Иван нечаянно повстречал своего кумира, в месте, хорошо видном с моря, поверх различных “Здесь был Петя” и “Comes mierda” на всех языках цивилизованного мира, ярким аэрографом была начертана странная фраза, что-то наподобие: “Лучше севиче может быть только севиче!” (это по-испански, а снизу по-русски было приписано “Прости, Андрюха!”, но это Агату уже не заинтересовало).

Что и говорить, фраза про севиче была странная. Любой маньянец со средним образованием, изучавший в школе хотя бы алгебру, крепко призадумался бы над тем, что бы это значило: превосходная степень от а есть само а , то есть а+1= а ; стало быть, что же такое это а , как не формальная бесконечность, в то время как какая же севиче бесконечность, если это всего-навсего сырая рыба в лаймовом соусе, которую, имея в кармане десятку-другую, возможно отведать в любом ресторанчике на берегу, в частности, в чичерии “Монте Альбан”, которую держит какой-то отставной японец, где это блюдо имеет неповторимый вкус и ощутимо повышает потенцию, и куда Агата – нет, Габриэла! – раза три завозила своего возлюбленного после морского купания по дороге на папочкину виллу.

В других заведениях – что немаловажно! – Ивану и Габриэле кушать севиче не приходилось. Значит, Ивана ей следует искать в месте, которое называется “Монте Альбан”. Стало быть, дорога её лежит прямо в аэропорт, где она купит карту и найдет на земле маньянской Монте Альбан.

Куда и вылетит незамедлительно, даже домой не заезжая.

На улице Кебрада она поставила свой “форд” на стоянку перед “Армандо ле клуб”, отдала ключи знакомому камареро из соседнего кафе, сунула ему пару купюр и попросила присмотреть за машиной, пока её не будет. Тут же поймала такси и велела везти себя в аэропорт.

Да поскорее.

В городишке Монте Альбан мой любимый без меня засыхает от горя.

Её любимый, чтобы не засохнуть, купил в супермаркете двухлитровую флягу “Столичной” и, одетый в одни трусы, приканчивал её под плавленые сырки в дешёвеньком номере какого-то студенческого пансионата. С потолка падали жирные мокрицы. В углу сидел чёрный мохнатый паук и свирепо созерцал разгул русской души. Ни разу за последние три года Ивану не было так херово. Хотелось петь и драться.

Он, впрочем, пытался напевать, но выходила из него только одна-единственная строчка: “ И он, узнав о том, покинул белый свет …” На этом он ломался и начинал шёпотом материть себя за то, что не догадался купить papa [74]: сейчас бы как запёк её в камине, ядрёна вошь!..

Да только никакого камина не было в студенческом пансионате. В тропиках не предусмотрено. Тут и без камина нечем дышать.

Вошла Габриэла и уставилась с порога на это безобразие.

– Чур меня! – сказал Иван.

– Что? – переспросила удивлённая Габриэла.

– Во блин, допился до белой горячки! – сказал Иван и перекрестился.

– Любимый, почему ты говоришь по-русски? – спросила офонаревшая Габриэла.

– Какая ты смешная, – ответил Иван своей галлюцинации и перешёл на испанский: – По-каковски же мне говорить ещё, если я русский шпион?

– Ну-ка, ну-ка? – заинтересовалась Агата.

Прошло два дня, и Габриэлу звали госпожа Досуарес. Обвенчали их в скромном соборе восемнадцатого века в местечке Миауатлан. На церемонии не присутствовало никого кроме их двоих, священника и двух свидетелей – старика церковного сторожа и его пьяненькой супруги. Потом появилась ещё местная метиска и закидала их орхидеями. Выйдя из прохладного полумрака на пыльную раскалённую деревенскую площадь, где валялись в пыли две облезлые собаки – одна дохлая, другая ещё нет – и сидел на корточках сморщенный индеец с трубкой во рту, Иван смущённо сказал:

– Скромновато получилось…

– Совсем как у вас в Боливии… – произнесла Габриэла и захохотала.

Узнав от любимого, что он – русский шпион, она впала в истерику и долго не могла остановиться. Теперь истерика прошла, однако время от времени на неё нападал хохотун, она давилась смехом, зажимала рот ладошкой, делала страшные “шпионские” глаза, производила руками какие-то масонские пассы – издевалась.

Надо сказать, что, во-первых, нашей новобрачной оказалось начхать на то, что её возлюбленный работал на какую-то там российскую военную разведку. Не на ЦРУ, и ладно. (О содержании-то своего шпионского задания Иван благоразумно умолчал! А как же! Военная тайна!..) Во-вторых, искушённую в острых играх Габриэлу ничуть не удивило намерение Иванова начальства по выполнении им задания немедленно убрать его из списка живущих. Иван даже изумился её бессердечности. Тогда она объяснила ему, что для того он на службе своей родине и состоит, чтобы, когда понадобится, жизнь за неё отдать. То-то и оно, сказал Иван, что служу я как бы родине, а жизнь буду отдавать за какие-то неведомые шкурные интересы своего резидента.

Габриэла призадумалась. У нас в Маньяне такое сплошь и рядом, сказала она. Присосётся один такой к государственной кормушке, как клещ к корове, и сосёт себе без меры и без совести.

Еще бы, подумал Иван, вспомнив её папашу. Сеньору Орезе они звонить всё никак не решались – опасно. В благословении его отеческом Габриэла не сомневалась.

Разумеется, известием о том, что Иван – агент российской военной разведки, папочку огорчать не нужно.