Чингиз Абдуллаев - Кубинское каприччио

– В таком случае это мог быть только единственный человек, тот, кому принадлежит алмаз «Шах Аббас». Это стоящий рядом с нами Борис Измайлов. Вы намекаете на него?

– Я знаю его уже много лет, – холодно ответил Зинур, – и точно представляю, что он может, а чего не может сделать ни при каких обстоятельствах. Он не стал бы стрелять в Валиду ни за что. Борис постарался бы ее убедить вернуть камень. А потом нанял бы такого эксперта, как вы, чтобы именно Дронго помог ему вернуть этот алмаз в семью. Но Борис не стал бы стрелять, в этом я уверен.

– Спасибо, – пробормотал Измайлов, – надеюсь, что в нужный момент смогу отблагодарить вас, дать вам подобную характеристику.

– Не сможете, – вдруг возразил Зинур Марчиев, – если бы я оказался на вашем месте, то начал бы стрелять, не раздумывая. Чтобы отнять у нее алмаз, принадлежащей вашей семье. Камень, из-за которого пролилось столько крови, за который ваша семья заплатила такие деньги. Я бы не стал раздумывать и сразу бы выстрелил, чтобы отнять у нее этот камень. Для меня она всего лишь содержанка Семена Борисовича, какие бы благодарные и возвышенные слова она ни говорила о любви. Я в них просто не верю.

– Вам не говорили, что вы циник? – спросил Дронго.

– Хороший ювелир должен быть немного циником, – парировал Зинур Марчиев, – мы имеем дело с вечностью. Наши камни и украшения переживут нас на века.

– Вы в этом так уверены?

– В своих камнях пока нет. А в бриллиантах, огранку которых делал сам Семен Борисович, почти наверняка. Он умел находить нужные грани. И его бриллианты были настоящим гимном мастерству. Извините меня, но я лучше поднимусь на второй этаж в спальную комнату. Я очень устал с дороги. Валиду мне, конечно, жалко, но исчезнувший алмаз жаль еще больше.

Марчиев повернулся и пошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Дронго и Борис Измайлов проводили его долгими взглядами.

– Что вы о нем думаете? – поинтересовался Борис.

– Злой, циничный прагматик, – ответил Дронго, – не знает пощады, не умеет прощать. Очень сложный тип, таким людям бывает трудно работать в коллективе. Ему нужно выбирать профессию одиночки. Такие люди должны работать вне коллектива. Писателями, художниками или ювелирами.

– Теперь вы знаете всех, – сказал Измайлов, – и кого вы считаете главным из подозреваемых?

– Знаю не всех, – безжалостно заметил Дронго, – завтра вечером прилетает ваш старший брат. И тогда вся компания будет в сборе. И может, тогда мы попытаемся понять, что именно произошло в этом доме и кто появился в квартире Валиды и так безжалостно убил эту несчастную женщину.

– Хорошо, – согласился Борис, – тогда подождем до завтра. Надеюсь, что больше никого не убьют и алмаз еще не успеет покинуть территории нашей республики.

– Считайте, что я с вами согласен, – ответил Дронго, – только никаких гарантий я вам дать не смогу.

– Что это значит? – не понял Измайлов.

– Ничего. Просто я не уверен, что все так и будет. Если убийца не нашел алмаза у Валиды, значит, он продолжит его поиски в Красной Слободе. И мы с вами должны быть сегодня ночью готовы к любым неожиданностям. К любым, – подчеркнул Дронго.

Он даже не мог себе представить, насколько окажется прав.

Примерно часа через полтора ему позвонил следователь Гасанов.

– Добрый день, – вежливо поздоровался следователь. – Где вы сейчас находитесь? В Баку?

– Нет. В Красной Слободе, в доме Измайлова.

– Я позвонил, чтобы сообщить вам, что мы нашли разносчика газет, который почти весь вечер простоял у дома погибшей.

Кроме киосков, в которых продавались газеты и журналы, на улицах появились разносчики, которые торговали в основном оппозиционными газетами. За небольшую надбавку они бегали между машинами, дежуря на основных магистралях города и предлагая свою продукцию водителям и их пассажирам. Очевидно, следователь говорил именно о таком разносчике.

– Он был там весь вечер, – продолжал следователь, – и видел всех, кто входил в дом. Человек он молодой, ему семнадцать лет, он приехал из сельского района, но взгляд у него цепкий, внимательный. Ему ведь нужно помнить, какую газету и кому он продает. Он уверяет меня, что никто из чужих в этот вечер в дом не входил. Несколько соседей, которых он уже давно знает. Он работает у дома уже несколько месяцев. Но этот разносчик мне рассказал, что совсем поздно у дома появился какой-то чужой старик, которому было много лет. Старик был похож на иностранца, он был высокого роста, в темном плаще. И этот старик долго стоял у дверей, очевидно пытаясь открыть кодовый замок. До тех пор, пока кто-то не открыл дверь, впустив его в дом. Он звонил по мобильному, и, очевидно, кто-то спустился вниз. Вот такая история. Среди тех, кто в последнее время общался с Валидой и погибшим ювелиром, был какой-нибудь пожилой старик высокого роста, похожий на иностранца?

– Был, – задумчиво произнес Дронго, – и этому старику уже много лет. Речь идет о Генрихе Соломоновиче Мильмане. Я вчера был у него дома, и он чувствовал себя не очень хорошо. Может, вы покажете его фотографию этому разносчику газет. Я не уверен, что Мильман был вчера вечером у погибшей женщины. Он вообще чувствовал себя плохо.

– Мы проверим, – заверил его следователь. – У вас есть какие-нибудь новости?

– Нет, пока беседую с каждым из тех, кто мог знать Валиду.

– Ясно. Если у меня будут новости, я вам позвоню.

– А когда этот старик вышел из дома? В которому часу?

– Этого разносчик уже не видел. Было достаточно поздно, и он ушел домой. До свидания.

Дронго убрал телефон и обернулся. На пороге стояла Фатьма. Ее способность передвигаться по дому бесшумно вызывала некоторое беспокойство.

– Вы следователь? – неожиданно спросила она.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Я думала, что Борис привез следователя, – ответила Фатьма, – извините, я ошиблась.

Она повернулась, чтобы уйти.

– Подождите, – поспешил за ней Дронго, – почему следователя? Почему вы считаете, что Борис должен был привезти обязательно следователя?

– У них что-то пропало, – пояснила Фатьма, – и они очень переживают. Я вижу, как они переживают. Оба брата. А как они искали по всему дому. И как искали в бакинской квартире. Но они мне не говорят, что именно ищут. Они уже привозили людей, которые искали что-то с такими длинными приборами.

– Может, у Семена Борисовича были какие-то ценности? – осторожно предположил Дронго.

– Это был его дом, – пожала плечами женщина, – и здесь все состоит из его ценностей. И мебель, и его машины, и посуда, все это принадлежало ему.

Дронго скрыл усмешку. Конечно, для одинокой санитарки, живущей на другом берегу, этот дом был средоточием всего цивилизованного мира, набитый дорогой мебелью и дорогой фарфоровой посудой. Только она не подозревала, что речь идет о других ценностях.