Михаил Любимов - И ад следовал за ним

В избе–читальне хлебал свое пиво замшелого вида джентльмен с кошачьими усами, словно отломившийся от монолита распавшейся Британской империи, по туповатой осанке — военный, изможденный расстрелами сипаев в Индии, хиной и застарелым ге­морроем. Его мутные глаза были нацелены на потолок, и он, видимо, купался в прошлом, когда в пробковом шлеме и с тростью в руке наводил порядок в колонии и высасывал оттуда золото, нагло одурачивая несчастных индусов.

Вдруг раздался скрежет знаменитых половиц (говорят, тут бывал сам адмирал Нельсон под ручку с леди Гамильтон), и в зал явилась молодая леди в высоких ботфор­тах и бриджах, как будто подня­лась по ступеням почтенного клуба на дымящемся от пота мустанге прямо после разгрома на Ватерлоо ненавистного Наполеона.

Я никогда не держал в руках кисти и слаб на живописания, мне привычнее дело — формуляр: «рост 170, глаза карие, лицо овальное, губы тонкие, крашеная блондинка, особые приметы — родинка на левой щеке», и все же есть три вещи в мире (нет, не «роща, поросль, подросток», как у флибустьера, поэта лорда Уолтера Рэли [17] Уолтер Рэли написал сыну то, что я хотел бы, но не в силах написать: «Три вещи есть, не ведающие горя, Но некий день их застигает в сборе, Из леса в бревнах виселиц мосты. Повеса ж и подросток— это ты». , которому отрубили голову), ради которых стоит любить женщину: небольшая впалость щек от самых завитков, бархатные глаза и нежный переход от шеи к плечу,— хочется употребить слишком крылатое слово «лебединый», но в моей шпионской руке перо, касаясь пре­красного пола, неизвестно почему пишет пошловатым почерком — все это так не похоже на рыцаря Алекса, щедрого и дико справедливого, вовсе не Синюю Бороду и не Казанову, а одинокого и всеми обманутого добряка, брошенного судьбой во взбаламученные воды всемирной истории.

Далее мы с полковником обменялись визитными карточками, щелкнули ботфорты, милая непринужденная беседа за столом, кофе и порт, порт и кофе. «Вы служили в армии, Алекс?» «Конечно, сэр, или вы считаете, что в Австралии нет армии?» «Ха–ха–ха, я так не считаю… я не разобрал на вашей визитной карточке названия фирмы. Ах, вы делаете бизнес на радиотоварах! Превосходно… Раньше порт был терпким, впрочем, в молодости все воспринимается острее, как ты считаешь, Кэти? Ха–ха–ха. Был бы счаст­лив, если бы вы навестили нас в Брайтоне, живем мы скромно, как старые сквайры, ло­жимся спать рано… хотя… хотя… иногда можем тряхнуть стариной, правда, Кэти, как ты считаешь? Впрочем, Кэти живет в Лондоне…»

Туда, в Брайтон, я и устремился в одну из суббот с искренним желанием очистить свои легкие от лондонского смога, а заодно подыскать в том районе один–другой тайни­чок, ну и, конечно, разглядеть попристальней уникальные ботфорты — проклятая иде­фикс, овладевшая дурнем Алексом!

Как я и ожидал, Кэти встретила меня у парадного подъезда в джинсах и с пятнистым котом на руках, который громко и радостно мяукал. (О, моя вечная любовь к котам, так и не нашедшая выхода: Римма не выносила их на дух, лишь однажды в минуту слабости она поддалась на мои уговоры, но альянса с котом не получилось: животное быстро по­чувствовало неприязнь хозяйки и заделало всю квартиру.)

Сразу же после обмена восторгами по поводу моего визита, славной погоды, жел­теющей листвы, прошедшего дождя, победы «Арсенала», предстоящих скачек в Дерби, йоркширского пудинга и предстоящих реформ частных школ дышащий энтузиазмом Базилио (такую кличку я наклеил на него за усы и кошачьи повадки, тем паче, что сестру Кэти, проживающую с папой, звали Алиса, то бишь лиса Алиса) повез меня осматривать свои парники в пяти милях от города, и там я втайне порадовался заветам Учителя по поводу идиотизма деревенской жизни.

Домашняя трапеза проходила на кухне, увешанной венками из красных луковиц и пузатыми, заделанными в солому бутылками из–под кьянти, потолок украшала рыбацкая сеть (тут меня невольно посетила до тупости оригинальная мысль, что Базилио ловит ею женихов для своих дочерей,— тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!), за которой светились морского цвета лампы.

— Судя по акценту, вы родились в Америке, Алекс? — Он задал вопрос в тот мо­мент, когда я уже давился куском мерзкого сала, именуемого залеченной свиной ногой.

Я мужественно отложил нож и выпрямился, как в седле:

— Я родился в Австралии, полковник, но, конечно, жил в Америке. Есть во мне и немного итальянской крови. Скажу честно: на родину меня не особен­но тянет [18] Между прочим, я не очень–то и врал. , я при­вязался к Лондону и счастлив, что Австралия пока еще входит в Содружество Наций, во главе которого стоит английская королева.

В свою легенду я вжился настолько глубоко, что мог повторить ее во сне,— наш дядька обожал будить по ночам и подвергать перекрестному допросу, ссылаясь на бога­тый опыт тридцатых годов, когда нашего брата хватали на границе свои же ребята, пере­одетые в форму иностранных пограничников. Вот это была настоящая проверка на проч­ность, веселенький допрос под пистолетом, а иногда и с прикладами и мордобоем, мно­гих отсеивали, но зато какие оставались люди! Какие люди! Не то, что нынешнее племя, богатыри…

Иногда мне даже казалось, что я действительно Алекс Уилки и никогда даже не бы­вал в великом Мекленбурге.

Во время обкатки я посетил Австралию и целый день бродил по местам своего при­думанного детства: небольшая деревушка недалеко от Мельбурна (пришлось зайти в школу, церковь и пивную, поболтать там о живых и мертвых и особенно о папе Уилки, шекспироведе, которого хорошо помнили,— сам я прикидывался дальним родственником из Америки), добротные каменные коттеджи и ни тени аборигенов, страусов и кенгуру.

Визит на кладбище я, естественно, оставил на десерт как самую сладкую часть своего вояжа — сельские кладбища прекрасны своей неприхотливостью и чистотой, и сердце наполняется тоской, когда стоишь у фамильного склепа, где, кроме прочих, высе­чено и имя Алекса Уилки, умершего в возрасте 8 лет, «спи, наш мальчик!» — просто и проникновенно начертали уже лежавшие рядом родители.

Конечно, вся сказочная легенда разлезлась бы, как похоронный бумажный костюм под дождем, покопайся в ней контрразведка и попроси австралийских коллег проверить, существует ли Алекс Уилки, эсквайр, ныне владелец радиофирмы в Лондоне,— впрочем, ни одна «липа» не способна выдержать серьезной проверки, а потому «скользи по лез­вию ножа, дрожа от сладости пореза, чтоб навсегда зашлась душа, привыкнув к холоду железа», как написал однажды акын Алекс, не взявший никаких литературных генов от своего бати–слесаря.

Вечер в Брайтоне тускло тянулся и переместился из кухни в гостиную, к традицион­ному камину с горкой свежих поленьев — Римма мечтала о таком камине на даче и о самой даче, но, увы, несмотря на все домыслы соседей о гигантских заработках на Севе­ре (моя легенда для соседей по дому в Мекленбурге), княжеская казна наполнялась слабо, а таскать и толкать на «черном рынке» системы и дубленки я считал неприличным и рискованным делом,— пусть на этом ристалище соперничают подкрышники с диппас­портами, не зря ведь их супруги [19] «Обожаю это слово, есть в нем нечто королевское. мотаются туда и обратно, делая «бабки» на челночных операциях.