Михаил Любимов - И ад следовал за ним

Пошел в задницу! (польск.)

Видимо, звезды в октябре того года располагали к помолвкам и бракосочетаниям шпионов.

Коварные персы во время переговоров со своими врагами стояли на деревянных замаскированных насти­лах, покрывающих заранее провалиться, давая клятвы.

Очень похоже на одну из любимых резолюций Мани — «обсудим». Просто, изящно, деловито.

Выбор Юджином анекдотца говорит о том, что ему явно не хватало папы–эстета. Француз вбегает в цветочную лавку. «Мне нужен букет цветов для невесты!» — «Она девушка или женщина?» — «Какое это имеет значение?!» — «Если девушку, то нужен букет из белых роз, а если женщина, то из фиалок». — «Ну, конечно, из белых роз!» После паузы: «А впрочем, вплетите туда немного фиалок».

Молоки карпа… семга… икра. Когда Базилио ее увидел, его словно ударило током: «О зернистая икра! Как я люблю те края! Ведь я служил в конвое во время войны, охранявшем грузы, идущие в порт Архангела!» — Просто готовый ценный агент, так и хотелось подойти к нему на четырех лапках и промяукать: «Дорогой Базилио, докажите делом ваши симпатии. Одна ваша знакомая кошка работает секретаршей у премьер–министра…»

Не то что притрагиваться — видеть его, зажаренного заживо, не мог!

«Как лорд», по–мекленбургски — «как свинья» — яркое свидетельство разницы классовых подходов.

Истинно черный юмор обитает не в Англии, а в Мекленбурге: «Голые бабы по небу летят— в баню попал реактивный снаряд

«Голубые и белые розы собирал я на радость своей возлюбленной» — черт знает, где я подцепил эти строч­ки и почему они вдруг всплыли в памяти.

Мне нравилось писать a la Чижик, так звучало торже­ственней и ласкало уши Центра.

Полная туфта! Какой мог быть другой срок? Повторить операцию я уже не мог, но требовалось показать Центру, что я полон решимости выполнить Высочайшую Волю. О Бритая Голова!

«Эксами» до мекленбургской революции деликатно называли экспроприации собственности, а точнее, во­оруженные налеты на почтовые поезда с деньгами, взрывы и ограбления банков, столь необходимые для жизнедеятельности руководящего ядра во главе с Учителем в целебной Швейцарии и других жемчужинах обре­ченного капитализма. После революции «эксами» стали называть любые острые мероприятия, включая удуше­ние подтяжками, выстрел в затылок или увоз с кляпом во рту из Рио–де–Жанейро, где все ходят в белых штанах, в родимый Мекленбург для свершения справедливого пролетарского суда.

«Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете»,— сказали Усы о «Девушке и Смерти» Буревестника, «тут любовь побеждает смерть, а не наоборот». Видимо, эта мысль озарила Усы после того, как он довел до самоубийст­ва (если не убил сам) свою жену.

В Гавре, в Рио–де–Жанейро, в пустыне Сахара, на памятнике виконту де Бражелону, на крыше — все легко сходило с рук: и красная опасность, и рука Мекленбурга давно вошли в кровь и плоть англосаксов, все это постоянно подогревалось и прессой, и контрразведкой. Впрочем, под родными осинами ребята тоже не лыком были шиты и умело надували пузыри о западных происках.

Тут он не ошибся. Правда, у меня тоже были некоторые претензии, когда он зажал мне нос тряпкой в Каире.

Старый козел!

Тут словно сто Чижиков поработали! Как это у первооткрывателя великого Уильяма? «Я, кажется, с ума сойду от этих странных оборотов, как будто сотня идиотов долдонит хором ерунду!»

«О какой позор, соотечественники! И я, и вы, и все мы лежали ниц, и кровавое предательство цвело над нами!»

Виделся я себе почему–то лежащим ничком, скорчив­шимся, маленьким, в луже крови самой лучшей группы, и жирные мухи ползали по растрепанной голове.