Михаил Любимов - И ад следовал за ним

Но будем надеяться на лучшее, Парижская хартия о конце «холодной вой­ны» должна многое изменить.

Первый секретарь посольства Велкобритании в США Дональд Маклин (полуси­дит на столе) в кабинете посла (Вашингтон, 1947 год). В 1951 году Маклин был раз­облачен как агент советской разведки и бежал в СССР. Умер в 1983 году в Москве.

Первый секретарь посольства СССР в Дании, сотрудник разведки КГБ Олег Гор­диевский на квартире у своего шефа, советника посольства СССР М. Любимова (Ко­пенгаген, 1977 год). В 1985 году Гордиевский был разоблачен как агент английской разведки, организовавшей его побег из СССР.

Коллажи А. КОВАЛЕВА

Душа шпиона — это некоторым образом слепок с нашей души. Жак Барзан.

Тут соврал, каюсь: по совету дружка–стоматолога лет десять не чищу зубы, а протираю ватой и массирую пальцами, потому и хожу без вставной челюсти.

Левое колено: до упора, налево и первый поворот направо (жаргон Монастыря).

Невнятная и бесшумная стопа Времени (Шекспир).

Шекспир прочно вошел в меня, не зря мы с папой–австралийцем целыми днями корпели над глоссариями.

Нечто вроде пешеходной дорожки, обычно знакомой лишь местным жителям (жаргон Монастыря).

Cavalry twill — кавалерийская саржа, ткань типа «диаго­нали».

И работать в Конотопе на должности делопроизводителя.

«Гленливет» — от одного звука млеет душа! Марка шотландского виски наивысочайшего качества, сделанного из malt, то есть солода из зерна, погруженного в воду, давшего ростки и затем высушенного. Этот чертов солод дает ферменты, превращающие напиток в особый и неповто­римый сорт.

Вопрос, почему люди спят друг с другом, вечно мучит недремлющий Монастырь.

И не утешали даже собутыльники Шакеспеаре Бомонт и Флетчер: «Best while you have it use your breath: There is no drinking after death!» («Лучше делай это, пока дышишь,— ведь после смерти не выпьешь!»)

Мне бы такого домашнего доктора!

Видимо, она приоделась по случаю вербовочной беседы.

И снова в голове кумир фальшивого папы: «Вам ка­жется, я плачу? Я не плачу. Я вправе плакать, но на сто частей порвется сердце, прежде чем посмею я плакать. Шут мой, я схожу с ума!» («Король Лир»)

По расцветке он напоминал платок моего дядьки из семинарии, он обычно степенно доставал его из гали­фе, аккуратно раскладывал, прилагал к носу и трубил, как в охотничий рог.

Казалось бы, пустяки, но любая чужая инициатива попахивает пропокициой. и потому центр предпочитал, чтобы ее проявляли свои работники.

Уолтер Рэли написал сыну то, что я хотел бы, но не в силах написать:

Между прочим, я не очень–то и врал.

«Обожаю это слово, есть в нем нечто королевское.

На миг показалось, что я влез в свой фамильный склеп на деревенском кладбище около Мельбурна.

Открою секрет: грелка, попросту говоря,— обыкновенная бутылка с гор яч ей водой.»

Этот вопрос мучил и Сергея, когда он учился в на­чальной школе. Легенда о с еверных приисках часто ис­пускала дух: уши детей— как радары, а я во время побывок в беседах с Риммой вываливал так много, что к десятому классу сын уже знал почти все.

Старый бурундук оказался не таким простаком, как я предполагал.

Тут же и родилась прекрасная домашняя кличка: Гудвин. живший в штате Канзас, волшебник Изумрудно­го города Великий Гудвин.

Цитата из статьи прославленного макленбургского писателя, поразившая школьника Алекса и потому зане­сенная им в дневник: «И, пожалуй, самым ярким выражением исторической бездарности американского империализма как раз и является фигура того, кого Уолл­стрит провозгласил своим апостолом,— фигура Гарри Трумэна, маленького человека в коротких штанах». Впрочем, с Соединенным Королевством у меня тоже установились непростые отношения: еше в семинарии я написал дипломную работу «Фашизация государ­ственного строя Англии».

Вот бы мне такую фамилию! Так и слышится удар топора, и отпадает головка, и молодцу конец! Тр–тр!

Пес верного и надежного агента, названный так из любви к восточным землям Мекленбурга, на которые, к его счастью, он никогда не попадал.

Эту кличку она получила уже позже, когда ее ястребиные очи потухли, а тело обрело пышные формы.

Еще одна деталь очень мужской анатомии Алекса. А в голове играло: «Пятнадцать человек на грудь мерт­веца, йо–хо–хо! — и бутылка рома!»

Мое состояние точно передает анекдот: «Похмель­ный фермер пришел подоить утром корову, но никак не мог оттянуть соски дрожащими руками. Вдруг корова открыла рот: «Ты пил вчера?» — «Надрался, как зюзя!» — «Мне жаль тебя, дядя. Знаешь, что сделаем? Крепче держись за соски, а я буду подпрыгивать».

Челюсть держал Тацита и еще кое–кого в кабинете для показухи.

Ему я представился как Джон Грей в память о зеле­ных деньках, когда в возрасте десяти лет сидел я на коленях у девятиклассницы, а она пела: «Денег у Джона хватит, Джон Грей за все заплатит, Джон Грей всегда таков!»

Когда в устах женщины звучит «политический кли­мат», ее невольно переносишь из одного класса в дру­гой.

Прием нехитрый, прямо скажем, что рассчитан на дурака, но ведь среди людей приходится работать, а не в салонах, где Монтескье и мадам де Сталь!

Дурацкий вопрос. Не встречал людей, которые сразу же после него не расстраиваются.

Интересно, сколько времени надо лететь с верхотуры вниз, пока не достигнешь любимой Земли?

Всегда уважал парикмахерш, продавщиц, стюардесс, чего и всем желаю!

Опять задушевный тон, словно дома на заледенев­шей улице спрашивают, обратив страждущий лик: «Отец, как пройти в винный магазин?»

Не о чем больше говорить.

Завязки не были чужды жизнелюбу Алексу, очищав­шему временами свой мотор от шлаков и грязи,— о литр теплой воды и целительные клизмы! О два пальца в рот! о яблочная диета! о молоко до судорог, утренние про­бежки, пятьдесят отжимов от пола, эспандер и снова клизма— лучшее лекарство от всех недугов! И тихая счастливая жизнь без алкоголя неделю или две! Как писал святой Августин: «Даруй мне чистоту сердца и не­порочность воздержания, но не спеши, о Господи…»