Михаил Любимов - И ад следовал за ним

— Все может быть. Но мы же сами его разыскали! Подставы обычно проявляют инициативу. В конце концов если вы не можете найти ему применения, отправьте его в Каир!

— Это преждевременно. Потратить столько сил и денег — и обрезать все дело!

— Что же вы предлагаете? Чем я могу вам помочь? Начать с ним вместе, пить?

— Надо вывести его из состояния тоски, этим страдают почти все перебежчики из вашей страны. На первых порах. Даже вас это не миновало, дорогой сэр [50] Не иначе, как этот простак из Канзаса намекал на мой загул с Черной Смертью. Просто в Принстоне плохо изучают «Гамлета»: подобно тому, как принц разыгры­вал свое сумасшествие, лицедей Алекс имитировал вне­запный взрыв загадочной мекленбургекой души. Вранье, конечно, но как оправдание перед Кадрами вполне сойдет. . У меня к вам просьба: развлеките его! Поводите по Лондону, покажите достопримечательности. За­одно прозондируйте, чем объяснить его странное условие насчет присяги. Восприни­майте это не только как мою личную просьбу, но и как серьезное задание. Потом до­ложите.

Докладывать так докладывать, ваше высокоблагородие, нам к этому не привыкать, с детства приучены докладывать и сигнализировать, правда, выводить человека из состояния тоски, увы, не научились.

— Как вам угодно, сэр! — Я был подчеркнуто официален и вроде бы обижен после Каира (пусть в следующий раз не дает мне под зад и не отшивает, как прислугу, на кух­ню), но, как обычно, холоден, блестящ, спокоен и угрюм.

— И еще одна просьба: мы перефотографировали некоторые бумаги, которые Ландер привез с собой. Личные записи и прочее… Помогите разобраться, ладно? Мы очень ценим ваше мнение.

Последнее звучало уже как щедрая похвала верному агенту, и вообще в этот раз я впервые почув­ствовал, что Рэй, несмотря на всю его дремучесть, проникся ко мне опре­деленным (это слово Чижик и К° обожали и привили эту любовь Мане, который размазы­вал им любую ясную мысль) доверием и даже некоторой (определенной) симпатией.

Дома я углубился в целую папку ума холодных наблюдений и сердца горестных замет беглеца Юджина.

«Лет двадцать тому назад в районе Филадельфии обнаружили вид горошка, кото­рый стелется по обочинам дорог на тысячи километров. Он выбирает канавы, рытвины, глину, гравий и осколки камней, он образует своего рода зеленую плоть, сквозь которую не может пробиться даже трава. Он сам создает для себя почву для зимней спячки и — о чудо!— не только делает изуродован­ную землю зеленой, но и спасает ее от эрозии и украшает сгнившую листву удивительными бледно–лиловыми цветами.

Многие пророки утверждают, что западная цивилизация подошла к концу и катится в пропасть. Футурологи предупреждают американцев о росте монополий, безличностного образования, военно–промышленного комплекса, индивидуалистического нигилизма, бес­смысленного насилия, о перегруженной психике и падших нравах. Всем нам нужен новый пласт, новый слой ценностей, который, как горошек, затянет все шрамы земли. Точно в такое же раздираемое противоречиями время Святой Павел сказал жителям Колосса: «Все собрано во Христе». В дни сверхобразованности и отсутствия мудрости кто из нас решится утверждать, что однаидея о Боге и человеке, одинопыт народов, уходящий корнями в историю, может связать вместе, спасти, собрать воедино на попавшей под угрозу территории? Иисус Христос всегда один и тот же вчера, сегодня и завтра (Ветхий Завет, 13:8). Он будет стабильностью нашего времени (Исайя, 33:6)».

Прочитал я это с интересом, я уважаю людей верующих и сам верю, хотя толком не знаю своего Бога. Не знаю, но верю, что Он существует и печется обо мне и о всех лю­дях. Ах, Юджин, мой альтер эго, двойник мой, мой образ печальный. Неужели с самого начала он мне не врал? Неужели он не предатель, а просто беглец? Дальше было еще забавнее:

И дальше:

«…если бы он не увидел случайно этот томик Исаича, все могло бы сложиться по–другому, и моя жизнь не покатилась бы кувырком. Но поздно уже, я оказался в болоте: коготок увяз — всей птичке пропасть!»

«…и страна дураков казалась землею обетованной. Разорвать бы мне путы, тогда еще не такие прочные, и начать жизнь простого и честного человека, зарабатывающего на хлеб не воровством, освященным государством, а достойным трудом».

И снова стих:

«…Он крепко держал меня в руках и знал, что я не пикну. Все началось с неболь­шого одолжения: посмотреть, сядет ли на скамейку около театра человек в серой шляпе типа «Генри Стэнли». Ждать от семи до семи пятнадцати вечера. Естественно, на ска­мейку никто не сел. Это больше, чем убийца, это Каин».

Все эти темы, словно наваждение, то налетали, то отступали, но пронизывали насквозь, словно шилом пропирали, все сорок листов рукописного текста, написанного в разное время и явно еще в Мекленбурге.

Чрез суетливый малохольный Сити, запруженный котелками и зонтами, решающими на ходу глобальные проблемы, we followed our noses [51] Мы направили наши носы или пошли вперед — и эту идиому вдохнула в меня милая преподавательница се­минарии, чудом попавшая в это богоугодное заведение. А я прерывал ее словами из Донна: «For God's sake hold your tongue and let me love» — «Ради бога, придержи язык и дай мне тебя любить». в грузный Тауэр, запертый в серый камень, отбитый от прославленных скал Альбиона, будоражащих путешественников вокруг света при подходе фрегата к по­рту Дувр.

Тауэр, как ни странно, я ни разу не визитировал, несмотря на изобилие вековых трупов, тлеющих в его подземельях, не тянуло меня сюда раньше, обходился я вполне традиционными кладбищами, соединяющими в единой гармонии желтые листья, желуди, пряную затхлость, тусклое солнце, еле скво­зящее из тьмы ветвей, кресты и плиты, плиты и кресты.