Михаил Любимов - И ад следовал за ним

Таков был короткий рапорт Алекса, исполненный год тому назад после поездки на родной электричке. Начальство дало «добро», и, вернувшись в Лондон, я пере­бросил все это дельце Генри.

…Вот, наконец, и Генри, высокий, как жердь, в темном пальто, с огромным зонтом в руке. Опоздание на пятнадцать минут, сде­лаем деликатный втык. Пока за ним никого не видно, но порядок есть порядок, будем при­держиваться условий связи и проведем контрнаблюдение. Вот он остановился у ма­газина «Сойерс» и дал сигнал (поправил шляпу). Сейчас еще десять минут пилить за ним в эту мерзкую погоду. Слава Богу, вроде все чисто. Вышло у него или нет? Если выш­ло, то это дело стоит обмыть: симфония «Бемоль» от пианиссимо переходит к кре­щендо. Гип–гип–ура!

Два идиота под дождем, вокруг ни ду­ши. Кому в голову придет бродить сейчас по улицам, кроме грабителей и шпионов. Ладно, потопали! А дождь, как из ведра, карамба!

…Вернувшись из провинции, я засел за дело Генри, которое порядком подзабыл, и визитировал Архивы, обаяв своей прелест­ной улыбкой сгорбленную даму с мучнистым лицом и ботаническим именем Розалия — часто вздыхала она по ушедшим тридцатым годам, когда все работали по ночам, лопа­лись от избытка бесовской энергии («все ответственные сотрудники были такие моло­дые! А женщин в учреждении работало сов­сем мало…») и делились ею с окружающими.

Впрочем, все мои искания по делу Берты увенчались крошечным жемчужным зерном: случайно промелькнула информа­ция, что голубоглазая блондинка подраба­тывала в Лондоне на машинке и давала об этом объявления в газету «Гардиан». С этой зацепки Генри и начал…

За два дня до возвращения на поля сражений я пригласил на традиционную про­щальную трапезу Челюсть и его помощника Чижика, человека не шибко мудрого, но чест­ного и исполнительного,— ему лично вменя­лось в обязанность вести все дела, связан­ные с «Бемолью», включая печатание на машинке и шифр–переписку.

Симпозиум нашей троицы состоялся в кабинете восточного ресторана, ютившегося напротив памятника Виконту де Бражелону в островерхом шлеме, простершего свою длань долу, что и привело к основанию города со славными традициями.

В кабинете мы и закайфовали под при­зывные роки из общего зала, под ксилофоны ножей и вилок, под соус общей беседы о нра­вах британского истеблишмента, перепле­тенного родственными и прочими свя­зями, взлелеянного на теннисных кортах Итона и Хэрроу, что позволило выиграть битву при Ватерлоо, и впитавшего не только снобизм имперских динозавров, но и пороки мужело­жества — прямой результат раздельного обучения и запрета выходить за пределы подстриженных газонов.

Официант уверенно прислуживал, с каменным лицом вслушивался в наши рас­суждения и исправно наливал рюмки, а мы, неумолимо разогреваясь, катились прямо в бушующее море наших повседневных дел и ловили рыбку, большую и маленькую, на сво­ем незатейливом эзоповом языке, что вызы­вало у слу­жителя тонкую и блудливую улыбку. Таким образом мы обсудили массу служебных дел.

— Ну а если сорвется с крючка?

— Тогда сменим всю леску и поставим новый поплавок.

— На браконьеров всегда есть закон…

Все это не помешало надраться до по­ложения риз (Челюсть, правда, держался стойко и не излишествовал), отвести душу в сортире, поговорить там о жизни со швейца­ром в пиджаке с позументами и выползти во взбудораженную ночь: три богатыря в шля­пах, словно качающиеся глыбы в чистом поле, катились по улице под колеса машин, растопырив пальцы в приказном жесте, при­зывно и умоляюще поднимали руки, реши­тельно, словно рубашку на груди, рвали на себя дверцы, кляли, возмущались, угрожали, просили и, наконец, плюнули на все и прошли пешком целых сто метров до Актерского Приюта. Увы, был дан от ворот поворот, и мы, нахохлившись, побрели по бульвару, кляня мудрого Чижика, отсове­товавшего вызвать служебный транспорт: знал, умница, повадки Мани влезать через водителей в интимную жизнь своих атлантов и кариатид.

Римма не ожидала нас, но во время моих побывок была готова ко всему и, пере­одевшись в кимоно с красным драконом — подарок примерного мужа, с намеком на покорность японских жен (оно, между прочим, блестяще гармонировало с ее рыжими воло­сами и белой улыбкой, которой она злоупо­требляла), оставила нас во власти всемогу­щего бара, а сама тем временем настрогала салями и сыр, напекла в духов­ке тостов, приготовила кофе и, видя мои мужественные, но вылезающие из орбит глаза, незаметно подсунула целую пригоршню спасительного аспирина.

К тому времени мы прожили уже лет пятнадцать и не превратили наш брак в ру­ины лишь благодаря сыну, а главное, моему долгому пребыванию на полях кровавых сражений.

Познакомились мы еще во времена Ра­достных надежд и упований: уже счастливо почили Усы, в честь которых отличник Алекс слагал стихи, обещая «учиться на «четыре–пять», чтоб красный галстук оправдать», тогда же он и записывал в заветную тетра­дку, что самое дорогое у человека — это жизнь… и прожить ее надо так, чтобы не было… и, чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы… В год знакомства с Риммой я уже грыз науку в семинарии, го­товя себя к профессии торговца радиотова­рами, часовщика и маклера.

Римма уже закончила институт (нечто связанное то ли с дорогами, то ли с транс­портом, но приводившее в восторг моих про­столюдинов–родственников), естественно, не собиралась работать по профилю, а мечтала о случайной роли в кино и мгновенном пре­вращении в звезду, что очень отвечало бы духу модного тогда аргентинского фильма с Лолитой Торрес о трагедии дипломата и ак­трисы, которые люби­ли друг друга и муча­лись всю жизнь, не в силах отказаться от своего призвания ради семейного сча­стья.

Когда мы внезапно соединили навеки наши души, то я явился в Кадры, и тут обна­ружилось, что у Риммы плохая анкета: папа три года просидел в плену. Кадровик отли­чался прямодушностью: «Ты что, брат? Сдурел, что ли?»

Но любовь, как известно со слов Буре­вестника и Усов, побеждает смерть, и Алекс совершил первый в жизни геройский поступок (дальше уже тянется целая автострада, устланная подвигами и, наверное, ведущая в Ад): стал в позу, разбушевался, как Зевс, и озадачил всех и вся.

Но, к счастью, подули свежие ветры Первого Ледохода, и Римма внезапно вошла в фавор к начальству, озаренному идеей выковать из нее Жену–Помощницу–Радистку–Верного–Друга–Боевого Товарища и напра­вить дружную семью на бой, на вечный бой, покой нам только снится!

Прорезались у нее явные таланты к языку и радиоделу, хотя талантам нечего делать в Монастыре, нам нужны незаметные люди и трудяги, а таланты обычно неврасте­ники с разными выкрутасами и привлекают внимание своей шизоидностью.