Крыжановский Жемер - Тибетский лабиринт

Красавец молча кивнул и обозначил губами улыбку, при этом отчетливо стал виден шрам на гладковыбритом подбородке. Шрам выглядел так, что никаких сомнений не оставалось: получен он в боях с врагами Родины.

Берия обедать не пожелал, а вместо этого удалился в сопровождении Зины и откуда-то из глубин дачи некоторое время заявлял о себе раскатистым басовитым смехом, к которому иногда присоединялось контральто горничной.

Крыжановский остался за столом наедине с Наумовым. Последний молча орудовал ножом и вилкой, периодически буравя сотрапезника колючим пронизывающим взглядом. Покончив с едой и изящно отерев рот салфеткой, Наумов, наконец, распечатал уста. Голос у него оказался стальным, отчего фразы выходили похожими на гвозди, что вколачивают непосредственно в голову…

…Герман тушит в пепельнице окурок и вольготно устраивается в шезлонге. Наумов сейчас преспокойно отсыпается в соседней комнате, но сказанное им совершенно не желает покидать память Крыжановского, очевидно, вознамерившись поселиться там навсегда…

…Во- первых, профессору пришлось усвоить, что все разговоры -как те, что велись ночью на Лубянке, так и нынешние, составляют гостайну, и за разглашение хотя бы одной фразы автоматически полагается соответствующий приговор, подлежащий исполнению на территории любого государства. Во-вторых, приступив к заданию, следует строжайшим образом выполнять полученные инструкции, иначе итог будет таким же, как при разглашении гостайны, только позаботится об этом уже не советская контрразведка, а немецкая. Радовало одно - инструкции оказались весьма просты, и уклониться от их выполнения представлялось делом весьма мудреным. Все, что требовалось - это попросить политического убежища в Германии, а далее плыть по течению и не отказываться от предложений, каковые могут воспоследовать. Особо подчеркивалась недопустимость любой самодеятельности.

- А если немцы мне вообще ничего интересного и секретного не предложат, а просто поставят преподавать в университете? - поинтересовался Герман.

- Очень может быть, - пожал плечами Наумов. - В этом случае вы сможете, на выбор, либо остаться дальше в Германии, став одним из наших агентов-нелегалов, либо… вернуться домой.

Интонация, с которой разведчик произнес окончание фразы, Крыжановскому отчего-то не понравилась.

- Но это - в случае неудачи, - немедленно поправился Наумов. - Надеяться же следует на иную перспективу, а именно на то, что соответствующее предложение все-таки последует - ведь не зря же вами так интересуются. Тогда необходимо превратиться в губку и впитать в себя максимальное количество информации. Нас интересует все: цели организации Аненербе, ее задачи, достижения.

- Скажите, товарищ Наумов, а почему нельзя внедрить профессионального, так сказать, шпиона, ведь я со своей неопытностью могу провалить все дело?

При слове «шпион» Наумов скривился, как от зубной боли, но все же пояснил:

- Безусловно, у нас есть хорошие агенты, но нет ни одного, который бы хоть немного разбирался во всех этих шамбалах - мандалах. Вас же отрекомендовали как видного эксперта по восточной чертовщине. Кроме того, сложилась уникальная ситуация: немцы сами прислали приглашение - грех не воспользоваться. Следовательно, вам и карты в руки. Оказавшись на той стороне, вы все время будете находиться под опекой наших людей. В нужный момент к вам подойдут и назовут пароль.

- Какой?

- Это узнаете от товарища Берия. Такие вещи он всегда оговаривает лично.

- Что правда - то правда! - послышался голос Лаврентия Павловича. Нарком стоял в дверном проеме. В точно таком же халате как выдали Герману, он теперь смотрелся не конторщиком, а совсем-таки гоголем и орлом. - Но это подождет до вечера, а сейчас нам с товарищем Наумовым нужно немного поспать для восстановления остроты ума, так сказать. А вы, уважаемый профессор, наслаждайтесь последним спокойным днем - последним днем на Родине. Поверьте на слово, ТАМ все это будете вспоминать с ностальгией.

Когда Крыжановский ушел, Лаврентий Павлович спросил у Наумова:

- Как тебе показался наш червячок?

- Разрешите честно?

- Валяй!

- По мне, так лучше не засылать дилетанта, а, наоборот, выкрасть какого-нибудь фашистского ученого из Аненербе и задать интересующие нас вопросы. Оно вернее выйдет…

- Наум-Наум, - сокрушенно ввздохнул Берия, - скажешь тоже - «выкрасть»! Ты совсем не учитываешь того обстоятельства, что после Кутепова и Миллера подобные действия все равно как визитная карточка советской разведки. Сам знаешь - в нынешней политической ситуации мы заинтересованы в хороших отношениях с этой сволочью - Гитлером, и никак не имеем права допустить дипломатического скандала. Я уже не говорю про то, что после похищения немцы наверняка примут меры, чтобы минимизировать нам выгоду от полученной таким способом информации. Зато профессор Крыжановский - фактор, не укладывающийся ни в одну схему, а значит…

- …Значит, немцы, которые привыкли мыслить сугубо схематически, «заглотят» нашего «червячка» по самое «не хочу», - запальчиво поддержал Наумов.

- …Молодец, Наумчик, ай, молодец! - обрадовался Лаврентий Павлович, - хорошо соображаешь! А если еще выспишься - совсем гениальный станешь, почти такой же, как товарищ Берия. А товарищ Берия такой гениальный знаешь почему? Нет? Потому что он - менгрел. Знаешь, что такое менгрел?…

…Герман выходит на застекленную веранду и садится к столу ужинать. За огромными окнами притих обширный сад. Деревья еще голые, в надвигающихся сумерках лишь кое-где видны зеленые крапинки раскрывшихся почек, да верба радует мохнатыми «котиками», каковые живо заставляют вспомнить о грядущем празднике Входа Господня в Иерусалим - празднике детства.

«На какое он в этом году выпадает число? Стыдно, сын священника, а ведь запамятовал, как правильно высчитать дату. И предшествующий празднику Великий пост не соблюдал ни разу за последние двадцать лет - со смерти отца».

Между тем надвигающаяся ночь непреклонно вступает в свои права и укрывает сумраком прекрасный уголок дачного Подмосковья. Профессор с сожалением отворачивается от окна и встречается взглядом с Зиной, которая, как и положено вышколенной прислуге, незаметно оказалась в самом необходимом месте в самое необходимое время.

- Давайте, я включу иллюминацию, - предлагает женщина и щелкает выключателем. Сад немедленно озаряется светом десятков электрических лампочек, которыми, как оказалось, увешаны деревья. И в этом, отвоеванном у тьмы, пространстве становится видна процессия, шествующая по боковой дорожке к дому. То возвращаются Ефим Израилевич Линакер с подручными. Перед собой портные несут вывешенные на «плечиках» вещи, до времени сокрытые холщовыми чехлами. Картина напоминает Первомайскую демонстрацию, когда трудящиеся столь же торжественно идут с воздетыми над головой портретами вождей Советского государства.