Сергей Донской - Цену жизни спроси у смерти

Море, едва тронутое первыми лучами утреннего солнца, окрасилось в серо-розовые пастельные тона. Гладь воды была совершенно безмятежной и сливалась на горизонте с таким же небом. Древним путешественникам это море однажды привиделось настолько грозным, что они назвали его Черным. Наверное, потом не раз жалели об этом, да было поздно. Так часто бывает: сделаешь, а потом жалеешь.

Здесь, на окраине Сочи, море выглядело совершенно чистым и прозрачным. Не верилось, что оно умеет бушевать не хуже любого океана. Каждый камешек на дне отчетливо просматривался сквозь толщу воды. Стайки мелких рыбешек сверкали, как россыпи серебристых монет, которые кто-то забавы ради пригоршнями швырял в море. Мелкие волны почти беззвучно облизывали кромку берега, набегали и откатывались назад с убаюкивающим шорохом.

Художник с длинной седой шевелюрой посмотрел на свой набросок и подумал, что море на рассвете надо писать не маслом, а прозрачной акварелью. Много лет подряд он приходил на этот берег, а додумался до такой простой вещи только сейчас. Ему стало стыдно за те картины, которые он уже продал, и захотелось поскорее написать новые. Художник решил было заменить картон на мольберте листом чистого ватмана, но в этот момент за его спиной прозвучал издевательский голос, продекламировавший нараспев:

– Художник, художник, художник молодой, нарисуй мне девушку с разорванной мандой…

Частушку исполнил крепкий на вид парень, портрет которого не сумела бы одухотворить никакая, даже самая талантливая кисть. Такие лица словно специально созданы природой, чтобы фотографировать их для всевозможных документов – плотно сжатые губы и выпученные глаза. Ходячее удостоверение личности. Очень неприятной. И весьма опасной.

Второй парень отличался от своего товарища лишь более высоким ростом и менее плотным телосложением. А физиономия у него тоже была совершенно протокольная. Сними обоих в фас, в профиль – и смело подшивай к уголовному делу. Тем более что парни были острижены так, словно заранее готовились к подобному эпизоду своей биографии.

Более неуместную парочку на берегу сонного, безмятежного моря трудно было себе представить. Художник подумал, что напрасно он сегодня утром не поддался искушению побаловаться молодым виноградным вином, тридцатилитровый бочонок которого был получен за поясной портрет соседа в накинутой на плечо тигровой шкуре. Сидел бы сейчас в своем маленьком уютном дворике и в ус не дул бы. Угораздило встретиться на безлюдном берегу нос к носу с незнакомыми типами, в глазах которых отражались разве лишь собственные внутренности. Какое уж там зеркало души!..

– Что вылупился, хрыч старый? – дружелюбно спросил знаток народного фольклора. – Икону с меня малевать собрался?

– Нет, конечно. – Художник потупил взгляд.

– Что значит: конечно? – нахмурился парень.

– Ну… Для иконных ликов требуется несколько иной типаж…

– Мне, значит, бороденки не хватает, чтобы за святого проканать?

– Как вам сказать… – Художник осторожно пожал плечами.

– И волосьев по плечи, да? – настаивал парень, озлобляясь все сильнее.

– Вообще-то я специализируюсь не на портретах, а на морских пейзажах. Я маринист.

– Чего-чего? Онанист?

– Маринист, – терпеливо повторил художник. – Название происходит от французского слова «марина», то есть «вид моря».

– Мерин ты, а не маринист, – заключил крепыш, выслушав объяснения художника. На его скулах отчетливо обозначились желваки.

– Причем сивый, – добавил его спутник и скрипуче засмеялся. Точно гвоздем по листу жести несколько раз провел.

Художник поморщился:

– Зачем вы так, молодые люди? Мне, между прочим, семьдесят один год. Если вы не уважаете людей, то уважайте хотя бы старость. Ведь и вы когда-нибудь тоже…

Договорить художнику не дали. Нога в пляжном шлепанце пнула мольберт с такой силой, что кисти и тюбики с красками разлетелись во все стороны. Художник нагнулся, чтобы собирать свое добро, но шлепанец достал и его.

– Чеши отсюда, сивый мерин! – распорядился парень. – Проваливай к херам собачьим! Не перевариваю таких. Малюет он тут, выпендривается… Фотоаппарат бы лучше завел.

– Художник от слова «худо», – вставил его товарищ и шумно прочистил левую ноздрю.

Пейзажист заглянул в его рыбьи глаза-пустышки, подхватил кое-как сложенный мольберт и заспешил прочь, бросив на гальке даже кармин пурпурный, который ценил на вес золота. Он понял: обоих молодых людей давно запечатлели и в фас, и в профиль, а потом снабдили снимки надписью: «ВНИМАНИЕ, РОЗЫСК!» Только парни эти до сих пор землю топчут да небо сигаретками дорогущими коптят, и не в силах художника что-либо изменить. Мир – не картина. Его не перепишешь на чистом холсте заново.

Проводив взглядом ходячее недоразумение, парень с рыбьими глазами продул на этот раз правую ноздрю, вытер пальцы об шорты и с чувством произнес:

– Убивал бы таких на месте. Чуть патлы отрастил, так уже умником себя считает. А денег даже на «Полароид» сраный не накопил. Все они такие, умники.

– Мудаки яйцеголовые, – поддакнул спутник и нежно огладил свою башку, которая формой напоминала не яйцо, а тыкву, – хоть сейчас Хэллоуин празднуй, пугай прохожих.

Сошлись во мнении, что будущее все же за ними, пацанами во всех отношениях правильными, конкретными. За этими разговорами и не заметили, как дошагали до нагромождения валунов и скал, омываемых морем. Здесь вода была потемнее, холодной на вид. Зеленые водоросли, облепившие камни, колыхались под водой, как волосы русалки. Гниловатый душок, струившийся изо всех щелей, перебивал свежий морской запах.

Шагая по валунам, покрытым белесым соляным налетом, парни приумолкли. Один изредка сморкался, второй деловито сплевывал, вот и все общение. Между обломком скалы и косо уходящей в воду каменной плитой обнаружилась глубокая расщелина, заполненная стоячей, мертвой водой. Как только парни остановились над ней, сюда начали слетаться чайки. Их пронзительные крики звучали нетерпеливо и требовательно: дай!.. дай!..

Запустив руку в воду, парень с тыквообразной головой нашарил измочаленный конец толстой веревки, расставил ноги пошире и принялся вытаскивать невидимый груз. Занимался он этим то ли неохотно, то ли просто неумело. Коротко выругавшись, приятель присоединился к нему, действуя куда более сноровисто и споро. Дело сразу пошло на лад. Вскоре на плиту они выволочили разбухшее мужское тело, напоминавшее бледное брюхо камбалы. К каждой его ноге было привязано по шлакоблоку. Ярко-зеленые плавки с малиновыми сердечками смотрелись на трупе диковато. Слишком веселая расцветка для такого случая.