Ростислав Самбук - Ювелир с улицы Капуцинов

Кремер поднялся.

— Лотта покажет вам город, господин Шпехт. Кажется, вы впервые в Бреслау?

— Но, надеюсь, не в последний раз. Мне так понравилось здесь, что буду считать дни до очередного приезда.

Старик с любопытством посмотрел на дочь; она опустила ресницы и покраснела.

Когда отец уехал, Лотта попросила гостя помочь ей разобрать бумаги мужа. Они поднялись в бывший ка­бинет Геллерта — огромную комнату, уставленную книжными шкафами. Лотта зябко повела плечами. Петро коснулся ее руки, но женщина отшатнулась от него. Видимо, воспоминания нахлынули на нее. Петро отошел в противоположный угол кабинета. Лотта провела рукой по лицу, словно отгоняя от себя прошлое. Потом попросила достать с верхних полок аккуратно связанные пачки бумаг.

— Отец после его гибели, — объяснила, — все это собственноручно привел в порядок. Не понимаю, чего хочет Роберт. Ведь у нас остались только конспекты лекций, которые муж читал в университете, да какие-то наброски. Главное хранилось у него на работе.

Лотта уселась на ковре, разбирая поданные ей Петром бумаги — письма, черновики, тетради. Письма она откладывала в отдельную стопку, а толстую пачку тетрадок в черных коленкоровых обложках пододвинула Герману.

— Там конспекты, если интересно — просмотрите.

Да, эти записи были большею частью конспектами лекций, прочитанных покойным Геллертом. Но попадались среди них и другие, явно не относившиеся к университетскому курсу. Бросалась в глаза хаотичность некоторых записей. Попадались страницы с одной лишь формулой, окруженной вопросительными знаками, выписанными с особой тщательностью. На одной из страниц рукою Геллерта было выведено крупными буквами: “Внимание!”, а под этим словом несколько загадочных формул, и все это перечеркнуто, а итогом всему было слово: “Вздор!” Встречались страницы и совсем чистые и разрисованные разными чертиками, карикатурными профилями каких-то людей.

Петро лихорадочно листал эти тетради. Вдруг на первой странице одной из них он наткнулся на выведенное четким почерком слово “Выводы”. Под ним были ровные строчки аккуратных записей, потом пошли целые страницы формул и цифр. Вероятно, именно эта тетрадь интересовала Мора. Петро незаметно сунул ее в карман, а остальные связал в пачку.

Углубившись в бумаги, он совсем забыл про Лотту и только теперь посмотрел на нее. Она сидела спиной к нему и, держа в руках пожелтевшее письмо, тихо всхлипывала. Петру стало искренне жаль ее. Он присел рядышком, но слов не находил. Лотта повернула к нему заплаканное лицо, горько всхлипнула и неожиданно припала к его плечу. Это движение, полное беспомощности и доверия, растрогало Петра. Он вынул платок и стал вытирать им слезы, которые катились по щекам женщины.

— Он любил меня, — сказала Лотта. Забрав у Петра платок, она сама вытерла глаза и жалко улыбнулась. — Видите, как мы скоры на слезы…

Они быстро закончили разбор бумаг Геллерта, отобрав из них те, которые, по мнению Лотты, могли пред­ставить интерес для друга ее покойного мужа. В основном, насколько мог судить Петро, это была деловая переписка и консультации.

Когда они покидали кабинет Геллерта, Петро ска­зал Лотте:

— Мне кажется, не стоит говорить Мору, что я помогал разбирать бумаги. Может статься, ему будет неприятно, что чужая рука касалась работ его друга.

— Как хотите, мой друг. — Лотта стояла перед Петром заплаканная, но почему-то именно такая она была мила ему: в ней было что-то от той Лотты, которая с таким чувством играла Бетховена. — Как хотите, — повторила она. — Пожалуй, вы правы.

Под вечер снова явились Мор и Амрен. После вчерашней выпивки глаза у эсэсовца заплыли и стали совсем маленькими.

— Голова не болит? — спросил он Петра. — Нет? Вот счастливчик! А у меня на части разламывается. Дайте рюмку коньяку, может быть, легче станет.

Выпил, не закусывая, две рюмки, поморщился и пожаловался:

— Кажется, здоровье у меня неплохое, но черт знает что такое, выпьешь бутылку–другую — и начинает жечь. Откуда эта изжога берется?

Лотта не выдержала и рассмеялась.

— Если после двух бутылок всего лишь изжога, то жить вам, штурмбаннфюрер, до ста лет.

После коньяка Амрен повеселел. Лотта и Мор удалились в кабинет покойного Геллерта. Амрен счел необходимым объяснить Петру причину их ухода.

— Роберт, видишь ли, переписывался с этим — как его? — Геллертом. Ну, и надо посмотреть, сохранились ли эти письма. Они зачем-то ему понадобились.

Продолжая насвистывать, он поднялся вслед за Лоттой и Мором.

Спустя час Петро услышал голос на втором этаже. Он прислушался. Говорил Мор:

— Хорошо, Лотта, что вы сохранили тетради Теодора. Он был очень талантлив, я снова убедился в этом, просматривая его записи. Мне казалось, он успел завершить свою главную работу. Это был бы большой вклад в науку. Но, к сожалению, я ошибся.

— Никто не интересовался бумагами покойного? — спросил Амрен. — Может, кто-нибудь из бывших коллег?

У Петра екнуло сердце…

— Все бумаги собрал отец, — ответила Лотта. — Никто не знал, где они спрятаны, кроме нас двоих. Мы не трогали их. Только перед вашим приходом я пыталась разобрать их.

— Что ж, — сказал Мор. — Будем считать нашу миссию неудачной.

Они спустились в холл. Петро отложил книгу, которую читал в ожидании Лотты и ее спутников.

— Новейшую литературу, — сказал он, — я воспринимаю умом, а не сердцем. Классики все-таки умели поковыряться в человеческой душе. Как вы думаете, Мор, скоро ли мы сможем забыть Шиллера?

— Шиллера? — переспросил тот. — А-а, вы про литературу. А я все про свое…

— Нашли письма?

Мор удивленно посмотрел на Петра.

— Какие письма?!

— Геллерт, вероятно, сжег их, — вмешался Амрен, толкая Мора.

Но Мор так и не понял, что происходит. Тогда Петро сказал:

— Вы, кажется, на машине? Давайте проветримся перед ужином.

“Моя дорогая Дора! Давно тебе не писала, так как не было верной оказии. Это письмо тебе передаст один близкий нашему дому человек. Да и честно говоря, не знала, что и как писать. Сама себя не понимала, блуждала в трех соснах. Еще и сейчас блуждаю между ними и не знаю, когда найду дорогу. Возможно, это потому, что меня (тебе первой признаюсь в этом) устраивает это блуждание. Не хочется разочаровываться…

Ты всегда понимала меня с первого слова и давно уже обо всем догадалась. Да, в мою жизнь вошел мужчина. Я бы сказала, что случайно вошел, но что не случайно в нашей жизни? А может, и сама жизнь — случайность, может, она не стоит ни переживаний, ни слез. Вот видишь, в какую меланхолию я впала. Не знаю, чего во мне больше — меланхолии или надежды…

Теперь — за дело.

Его привел отец — они заключили какой-то договор, и отец увивался вокруг него. Ты же знаешь, какой он, когда чует поживу. Почему отец привел его к нам, я поняла потом, — боялся упустить выгодного клиента, а пока что поручил его своей дочери. Мне было скучно, и я решила развлечься, тем более что этот человек импонировал мне.