Ростислав Самбук - Ювелир с улицы Капуцинов

“Тире, точка, точка… Тире, точка, тире… Тире, точка, тире… ДКК”.

Зато для Зарембы зима выдалась тяжелая. После ареста вуйка Дениса пришлось заново налаживать подпольную типографию. Хлопоты, связанные с поисками бумага и краски для ротатора, отняли много времени и сил. Кроме того, для типографии нужно было подыскать надежное помещение. Каждый шаг требовал трезвых расчетов, суровой конспирации и мудрого предвидения.

После долгих раздумий Евген Степанович решил создать типографию на квартире модного дамского портного Олексы Павловича Мысыка. Заремба хорошо знал его еще со времени совместной работы в КПЗУ [24] Коммунистическая партия Западной Украины, находившаяся в подполье в период существования панской Польши. . Да, это была подходящая кандидатура. Олекса Павлович шил для жен важных гитлеровцев и крупных коммерсантов, понаехавших в город. Вряд ли кто заподозрит его. К тому же квартира у портного большая, живут они в ней только вдвоем с женой. К портному проще заглянуть со свертками в руках и уйти с таким же свертком. Кто догадается, что там не отрез ткани или платье, а бумага или листовки!

Мысык согласился без лишних разговоров. Печатник поселился у него под видом подмастерья, — хозяин, дескать, уже не управляется с заказами. И вот гестаповцы, раззвонившие о ликвидации подполья, снова увидели на стенах домов и на заборах листовки.

Этот день стал “черной пятницей” для Менцеля. Его вызвал губернатор и положил перед ним на стол два свежих коммунистических воззвания. Положение усугублялось тем, что к губернатору они попали раньше, чем в гестапо, и Менцель, не зная, как выкрутиться, порол какую-то чушь.

Губернатор резко прервал его:

— Вы говорили, что коммунистическое подполье в нашем городе окончательно ликвидировано. Как согласовать ваши слова с этими документами?..

Шеф гестапо поспешил заверить губернатора, что в кратчайший срок изобличит преступников, но листовки продолжали появляться. А через месяц после злосчастной беседы с губернатором Менцелю поднесли пилюлю, которая едва не доконала его: один из агентов доставил целую подпольную газету с разными материалами, даже с передовой статьей “Общая борьба против общего врага”.

Эта газета была гордостью Зарембы. Она содержала статьи и давала широкую информацию о положении на фронтах и в тылу. Евген Степанович сам написал для газеты обращение к украинскому и польскому народам, между которыми бандеровцы стремились вбить клин.

…Несколько дней в комнате не топили. Евген Сте­панович накинул на плечи пальто и писал неровным почерком — пальцы одеревенели от холода. Через полчаса он должен передать Мысыку материалы для газеты, а еще нужно успеть подготовить информацию для рубрики “Краевые известия”. Поэтому писал быстро, не задумываясь особенно над стилем — было бы лишь коротко и доходчиво.

“В первой половине ноября, — ложились на бумагу строчки, — на линии Потуторы — Ходоров взлетел в воздух эшелон с мадьярскими войсками. Спаслось едва лишь двадцать человек. Остальные убиты или тяжело ранены”.

Подготовив еще несколько подобных сообщений, Заремба принялся просматривать письма из Германии. Профашистские газеты часто прибегали к провокациям, фальсифицируя письма людей, которые якобы добровольно поехали на работу в Германию и теперь наслаждались там привольной жизнью. Фабриковались эти письма в приторно-угодническом духе и были рассчитаны на неопытную, несознательную молодежь. В подпольной газете следовало разоблачить эту ложь. Партизаны раздобыли несколько подлинных писем от юношей и девушек, которых гитлеровцы угнали на работу в Германию, где они находились на положении рабов, — наиболее яркие отрывки из этих писем и готовил Заремба к печати.

Закончив работу, Евген Степанович спрятал рукописи под подкладку своей видавшей виды огромной меховой шапки. Захватив с собой отремонтированный примус, он заторопился к Мысыку.

Модест Сливинский злился на весь мир. Пани Стелла уже две недели ждет его в Будапеште, а он вынужден болтаться в этом опротивевшем ему городе. Если бы хоть была еще необходимость, а то ведь Менцель просто вертит им, как цыган солнцем…

Пан Модест уже забыл, как когда-то рвался сюда. Тогда много отдал бы, чтобы поскорее представилась возможность побродить по Студенческой или посмотреть на город с Крутого замка. Неужели прошло всего лишь три года? Как все меняется… Тогда мечтал о Киеве, а сейчас со страхом просыпается по ночам — не доносится ли уже канонада большевистских орудий?..

Ко всем чертям этих гитлеровцев: понаобещали златые горы, а теперь дивизии красных уже за Шепе-товкой. Пани Стелла давно ликвидировала здесь свои дела и подалась на Запад. Пока что — в Будапешт, но они условились забраться куда-нибудь подальше.

Умная женщина эта пани Стелла! Красные еще только подступали к Днепру (газеты Геббельса вопили, что это случайный прорыв и что вскоре немецкая армия вновь перейдет в наступление), а пани Стелла позвала к себе Сливинского для секретного разговора, который пан Модест никогда в жизни не забудет.

Как она тогда сказала? Гитлеровская кобыла захромала сразу на все четыре ноги… А он, Модест Сливинский, который считал себя дальновиднейшим чело­веком, засмеялся в ответ, как самый последний иди­от. Пани Стелла пожала плечами — дескать, каждый сам себе хозяин. Все же он послушался ее и сумел вовремя сбыть наиболее ценные картины. Что бы он сейчас с ними делал? Никто ничего не покупает, все забились в свои щели и выжидают. А чего выжидать! Всем понятно — скоро большевики будут здесь. Пусть гитлеровские газеты другим втирают очки — мол, на подступах к городу сооружены такие укрепления, какие Советам никогда не взять, — Модест Сливинский, простите, господа, имеет голову на плечах.

Сидеть бы ему сейчас в уютной будапештской квартирке и пить кофе с коньяком в обществе пани Стеллы. Боже мой, где найти слова для возвеличения ума и дальновидности этой женщины? Война научила ее, сказала на прощание пани Стелла, что лишь устойчивая валюта и драгоценности могут гарантировать спокойствие и счастье. Единственный выход для них — перебраться в Швейцарию: живописная природа, собственный коттедж… Когда кончится война, откроются дороги в Ниццу или на итальянские курорты — ничего больше порядочному человеку и не нужно. Да и годы уже не те…

Пани Стелла это сказала впервые — о годах. Она совсем не постарела, даже девушки могут позавидовать ее фигуре и цвету лица. Тем не менее она права: годы неумолимы… Пан Модест посмотрелся сегодня утром в зеркало и убедился, что эти самые годы основательно побелили ему голову. Да как тут не поседеешь, если Менцель на каждом шагу ставит тебе палки в колеса!