Душан Калич - Подвиг (Приложение к журналу Сельская молодежь), т.6, 1985 г.

— Я знала, что вы были партизаном, — сказала Тереза, — мне говорили об этом, а потом я видела у вас партизанскую медаль. И все-таки...

— На другой день мы доложили обо всем командиру отряда, а тот, в свою очередь, через связного высшему командованию. — Имре положил сигарету в пепельницу. — В то время я работал на машиностроительном заводе «Ганз», он считался военным предприятием, мы имели броню, и меня не призвали в армию. На своем токарном станке я как раз вытачивал какую-то деталь для портального крана, поврежденного при бомбежке, когда незаметно ко мне подошел командир нашего отряда. «Ты еще не разучился говорить по-немецки?» — тихо спросил он. «Шутишь? — ответил я. — Это же мой второй родной язык!» — «Вот и мы подумали о том же», — добавил он. «А еще о чем?» — поинтересовался я, по правде сказать, несколько недовольный его чересчур таинственным видом. Но командир тут же улыбнулся: «О том, что из тебя получится прекрасный эсэсовский офицер! Я получил указание переодеть тебя в лейтенантский мундир и поставить задачу — добывать оружие и, главное, продовольствие для наших товарищей партизан».

— Извините, не понимаю, — несмело прервала его Тери. — Каким образом немецкий может быть вашим родным языком?

— Мои родители были немцами, или, если угодно, швабами. Еще при Марии-Терезии наших предков переселили сюда из Австрии. В сорок втором году, когда переписывали всех фольксдойчей, мой отец отказался от своей принадлежности к «высшей» расе и написал в анкете «мадьяр». Мой старик был закоренелым социал-демократом. Когда-то наша фамилия звучала иначе — Иннауэр, позже он превратил ее в венгерскую — Имре. Но в школу я ходил немецкую. Нас учили там литературному немецкому языку. Мой отец хотел, чтобы я выучил немецкий в совершенстве еще мальчиком. Так и получилось.

— И вы перерядились в эсэсовского офицера?

— Заставила необходимость. Мы не могли ждать оружия от господа бога. Товарищи подсказали мне, в какую казарму идти. Там размещались остатки немецких и венгерских частей. Роты, оставшиеся без командиров, и командиры без солдат, а также вооруженные банды нилашистов и прочий сброд. В казарме только и говорили о «секретном оружии» Гитлера, болтали об окончательной победе и об ударной армии СС, якобы идущей на выручку окруженному Будапешту. Хаос, неразбериха, а в душах — уныние. После того как я удостоверил свою личность с помощью документа убитого лейтенанта, моей персоной уже никто не интересовался.

— Ну а потом, позже, вас не стали подозревать?

Имре рассмеялся.

— Признаюсь, я все время так боялся этого, что за весь день произносил две-три фразы. По этой причине окружающие считали меня надменным и необщительным, замкнутым в себе гордецом, как и полагается эсэсовскому офицеру, человеку «высшей» расы. Это было мне очень на руку. — Имре сделал паузу, затем продолжал: — Задачу свою мне удавалось выполнять. Я незаметно собирал автоматы, доставал пистолеты и передавал их нашему связному. От него же вскоре я получил новое указание: Иштван Додек арестован и находится в казарме. Его надо спасти!

— А вы знали товарища Додека в лицо?

— Я видел его несколько раз. Знал, что он входит в руководство партии, но лично не был с ним знаком.

— А как же там, в казарме, вы его узнали?

— Самое трудное было выяснить, где его содержат. Одно за другим я терпеливо обходил все помещения, в которых томились заключенные. Под видом проверки охраны я требовал открыть дверь и входил в камеру. Наконец в одном из подвальных казематов я обнаружил Иштвана Додека. Он был оборван, небрит, лицо сплошь покрыто кровоподтеками. Его, видимо, долго избивали, прежде чем бросить в этот подвал. Додек взглянул на меня и узнал. Я перехватил этот взгляд — в нем сначала отразилось изумление, а потом такая жгучая ненависть, что один из моих провожатых поднял было плеть для удара. Я удержал его руку. «Не надо. Мы еще рассчитаемся», — сказал я небрежно, чтобы он не уловил в моем голосе другого оттенка.

Тери глубоко затянулась сигаретой и опустила голову, видимо, стараясь представить себе эту сцену.

— На другой день было рождество. Нилашисты и прочие «добрые христиане» уже с утра начали прикладываться к бутылкам, так что к вечеру вся банда едва держалась на ногах. Они пели пьяными голосами, чокались за здоровье фюрера, за процветание Салаши, за победу «великой Германии» и в конце концов решили, что к Новому году очистят казарму, иными словами, расстреляют всех томившихся в подвалах.

— Какой ужас!

— Я отправился к дежурному офицеру. Он тоже был пьян, но с ним еще можно было разговаривать. «Герр лейтенант, — сказал я по-немецки, очень строго и резко, по-военному. — Прошу дать мне одного человека для сопровождения». Поначалу он уставился на меня, не понимая, чего я от него хочу. «Я получил донесение, — добавил я быстро, не давая ему времени осмыслить сказанное, — что недалеко от казармы бандиты-коммунисты начинили минами целый подвал. Надо немедленно обезвредить их. — С минуту я прикидывал, скольких заключенных смогу вывести отсюда без особого шума, не привлекая к себе внимания. — Для разминирования мне понадобится пятнадцать человек заключенных». Наконец дежурный офицер понял, о чем идет речь: руками несчастных я хочу извлечь мины из опасной зоны. «О, разумеется! — Он осклабился пьяной улыбкой. — Вы могли бы забрать всех, по крайней мере, мы сэкономили бы патроны», — добавил он и взялся за телефонную трубку. Через несколько минут я получил в свое распоряжение здоровенного нилашиста, затянутого в форму и с автоматом на шее.

Тереза что-то хотела сказать, но затем спохватилась. Широко раскрыв глаза, она смотрела на рассказчика, тоже побледневшего от воспоминаний.

— Я спустился в подвал. Узники в страхе прижались к стенам, увидев меня и конвоира. «Иштван Додек!» — выкрикнул я. Додек вышел вперед. Его взгляд был устремлен за мою спину. В проеме открытой двери стоял нилашист с автоматом наготове. Я схватил Додека за грудь и притянул к себе. «Приди в себя, — шепнул я ему. — Если в камере есть еще коммунисты, возьми их с собой!» — «Ты сволочь!» — так же тихо ответил он. «А ты идиот!» — успокоил я его. Додек потом рассказывал, что эти слова действительно его успокоили.

Тереза рассмеялась.

— Смекнув, в чем дело, Додек указал на одного мужчину и одну женщину, я отобрал остальных, в том числе женщин и детей. Мы вышли за ворота казармы. Куда же теперь? Я ломал голову, что делать. На безлюдной темной улице дети с плачем прижимались к матерям. «Заткните им глотку!» — заорал конвоир. Я незаметно спустил с предохранителя курок пистолета. «Эй, братец!» — крикнул я конвоиру, он обернулся и остолбенело уставился на меня — ни разу не слышал, чтобы я говорил по-венгерски. Я выстрелил ему в лицо.