Рахим Эсенов - Легион обреченных

— Пожалуйста, не говори при Карле лишнего, — прервал ее мысли жаркий шепот Урсулы. — Он интересуется тобой, Черкезом и вашим компаньоном. В Германии сейчас страшно, а Карл человек долга... — Урсула не успела досказать, но зато Джемал сумела оценить заботливость своей соседки.

В дверь сначала показался большущий живот, а затем ввалилась вся туша. Внешне Фюрст здорово смахивал на тучного рейхсмаршала Геринга, но, несмотря на свою грузную фигуру, двигался проворно.

Глазки Фюрста сверкнули рыжим пламенем. Он напоминал крупную гиену, от которой ускользнула добыча, и ему ничего не оставалось, как молча удалиться в свой кабинет. Насвистывая опять «Персидский марш», он взял со стола «Майн кампф», открыл седьмую страницу. «Когда одолею? — подумал он. — Еще кто узнает...» Сел за стол, прочел с полстраницы, сладко зевнул — глаза предательски слипались, открыл ящик стола, достал большую книгу в ярком переплете — «Путеводитель по Лувру». Книга попала Фюрсту при аресте какого-то художника, и гестаповец прельстился красочными картинками. Ее он тоже не стал читать, лишь лениво полистал первые страницы и шумно захлопнул. Снова подивился терпению тех, кто осиливает прочитывать такие громадные книги, а о том, что их еще нужно написать, он и не задумывался. Фюрст пошарил вокруг глазами, словно что-то ища, но в доме других книг не было, и он, потянувшись с хрустом, бросился на диван и тут же захрапел...

— Надеюсь, тебе у Урсулы было хорошо? — Черкез скорее утверждал, чем спрашивал, зная, как Джемал уважает соседку.

— Милая женщина, Вот только Фюрст отравлял нам настроение.

— Фюрст, конечно, не Мадер.

— Что Фюрст, что Мадер — два сапога пара! — выпалила Джемал и тут же осеклась, увидев, как Черкез делал ей знаки, показывая на громоздкий розовый абажур, висевший под высоким потолком.

— Зачем ты так, Джемал-джан? — Черкез чуть коснулся пальцами ее губ. — Наш Вели-ага по-отечески заботится о нас.

Джемал душили слезы. Она опустилась на диван, плечи ее тряслись в беззвучном рыдании. Черкез молча прижал жену к себе, вновь сопереживая причину ее слез.

Все эти годы Черкез и Джемал почти всегда разъезжали вместе. В позапрошлом выпал случай выбраться в Турцию, и тогда супруги решили осуществить давно задуманное: бежать оттуда домой. Черкез показал Джемал на карте турецкий городишко, куда они собирались. Впритык к нему два небольших грузинских поселка. Стоило лишь пересечь границу, которую турки не очень-то охраняли, и — советская территория.

К отъезду все было готово — и билеты, и чемоданы. Но накануне вечером Черкез пришел от Мадера как в воду опущенный. Войдя в дом, приложил палец к губам, показал глазами на стены и молча вышел на улицу. Жена с недобрым предчувствием оделась наспех и с захолонувшим сердцем вышла за ним следом.

Прогуливаясь, они прошли в соседний парк, сели на скамейку, выкрашенную в желтый цвет. В общественных местах рейха с объявлением «расовых законов» такие специальные места отводились для лиц отверженных рас. Хотя Мадер и объявил Аманлиевых иранцами, представителями арийской расы, но как это докажешь полицейским, которые, увидев их на скамейке, предназначенной только для немцев, непременно заберут в участок.

— Мадер все знает. — Голос Черкеза охрип от волнения. — Сказал, выкиньте из головы мысль о побеге. Дома нас считают изменниками...

— Откуда он узнал-то? Кроме нас двоих...

— Был третий — подслушивающий аппарат. — Черкез снял шляпу, промокнул платком пот на лбу. — Мадер прокрутил мне все наши разговоры. Микрофон есть даже в нашей спальне. Как мог я забыть, среди кого живем? Это же не люди, а шакалы.

— Нечестивец! — негодовала Джемал. — Рыцарь тевтонский. Предками еще похваляется!..

С тех пор Черкез по делам фирмы ездил без жены, и только в Болгарию их отпустили вместе. А в Иран, по делам, далеким от коммерции, Черкез поехал с Мадером. Резидент вроде забыл об истории с неудавшимся побегом, хотя иногда нет-нет да посмеивался: «Доверять-то доверяй, но и проверять не забывай. Так, кажется, говорят любимые в народе большевистские партайгеноссе?»

Из поездки в Иран и Туркмению Черкез вернулся совсем не свой, стал молчалив и задумчив. От Джемал не ускользнула перемена в муже, и вечерами, прогуливаясь по Берлину, она жадно расспрашивала его о доме. А он рассказывал о Туркмении невероятное, будто в раю побывал. О каких-то колхозах, новых заводах и фабриках, появившихся на родной земле, о новых людях, вовсе не похожих на те, которых она помнила как во сне, представляла по россказням, услышанным в шахском Иране и фашистской Германии, из уст баев и мулл, эмигрантской шушеры и самого Мадера.

— Немцы собираются пойти на нашу Родину войной, — с тяжелым сердцем выдавил Черкез. — Наверно, это произойдет скоро...

— Война? — удивилась Джемал.

Черкез, задумавшись, не ответил, но разговоры о войне он слышал давно — и от Фюрста, и от Мадера. Немцы спят и видят себя хозяевами чужих стран; они задыхаются без жизненного пространства и винят в такой несправедливости весь мир. Разве не о том же бредит и Мадер? Такой вежливый, деликатный, прямо ангел во плоти. Конечно, он не так циничен и твердолоб, как Фюрст, и путь «великой Германии» на Восток мечтает проложить изощренно, руками и кровью самих же азиатов... Черкез давно уловил это, но не осознавал четко до тех пор, пока не сходил в Туркмению, пока сама жизнь не раскрыла ему окончательно глаза на иезуитскую политику Мадера и ему подобных.

— Они хотят, — Черкез будто разговаривал с самим собою, — чтобы наша Родина стала такой, как Польша, Чехословакия...

— О аллах! — Джемал схватилась рукой за ворот плаща, мысленно уносясь в Каракумы, и ей привиделись пылающие юрты, дым пожарищ, брат Ашир с кандалами на руках, плачущая мать и сестренка Бостан, подгоняемые солдатами в рогатых касках... Давно ли ее саму с диким гиканьем догнал за барханами Хырслан, увез в Иран, и несколько постылых лет она пребывала в каком-то тумане. И словно вернувшись оттуда, воскликнула: — Что будет с нашими родными?! Ты видел их?

— Видел, издали... Маму, Бостан.

— Как они?

— Мама старенькая. По возрасту здорова. А сестренка замужем, детей куча. Муж — хороший человек, оба работают в колхозе, счастливы. От тебя им передали привет.

— Ашир как? — Большие глаза Джемал погрустнели: вспомнила об отце. О его гибели она услышала в Иране. — Женился?

— Он четыре года учился в России, на учителя. Одет красиво, сам такой же красивый, смеется, говорит, дальше буду учиться, пока профессором математики не стану... И жену его видел, — продолжал Черкез, не знавший, что Ашир Таганов до учебы работал в контрразведывательных органах, откуда уволился по состоянию здоровья. — Красивая такая, русоволосая.