Рахим Эсенов - Легион обреченных

В группе двенадцать человек, из них семь туркестанцев, два русских, два белоруса, один украинец. Фашисты умышленно подбирали так группы, надеясь, что не сговорятся — помешают, мол, национальные различия. Никто ни с кем близко не сошелся, боясь провокации, люди опасались друг друга, предпочитая больше молчать...

В тот день группа вернулась с занятий раньше обычного. Ашир удивился — прежде такого не случалось. Неужели близится время переброски за линию фронта? Но оказалось другое: просто лагерному начальству захотелось разыграть спектакль.

Лагерь внутри разгорожен двойными рядами проволоки, чтобы живущие в разных бараках не могли общаться со своими соседями. В той секции лагеря с загадочным бараком, куда подвели всю группу Яковлева, прямо посреди двора шла настоящая потасовка. Какие-то люди в серых свитерах, сытые, не похожие на заключенных, отчаянно и умело дрались. Видно, неплохо обученные этому делу, они сейчас избивали друг друга. Солдаты-охранники и жильцы из других бараков, прильнувшие к проволоке, улюлюкая и посмеиваясь, наблюдали за свалкой.

— Откуда они взялись? — спросил Ашир. — Я раньше не видел этих людей.

— Оттуда, — кивнул Бегматов на загадочный барак. — Там какая-то спецгруппа формируется, да командира им никак не подберут. Смотри, смотри!

Один из дравшихся, коренастый, агрессивный, сбросил мешавший ему свитер, выхватил из кармана самодельный нож и круговым движением руки поразил сразу двоих. Те, зажав руками раны и охая, отошли в сторону.

— Быть ему командиром, — заметил Бегматов. — Прямо как в легионе. Запятнают человека кровью, проверят, а после, глядишь, и офицерское звание присвоят, и должность подыщут.

Наконец по приказу какого-то офицера, когда уже ножи блеснули у многих, появились охранники с разъяренными собаками. Одна овчарка, спущенная с поводка, бросилась на щуплого курсанта, на глазах у всех перегрызла ему горло и, хрипя от злобы, стала лизать густеющую на глазах кровь. Эсэсовец ласково окликнул пса, но тот не отходил от своей жертвы, и тогда хозяин подошел, потрепал собаку по загривку, дал кусочек сахара.

Дерущиеся все-таки опомнились. Только что готовые убить один другого, они сникли перед немцами и, вяло огрызаясь, разошлись.

Прибежал немец-инструктор Фридрих Геллер, двухметрового роста верзила, крикливый и шумливый, но с неправдоподобно добрыми глазами. Он кричал, ругался, стал небольно хлестать кого-то по щекам, стыдить за драку.

Из-за двойной проволочной изгороди показалась туша Фюрста. Насвистывая марш, он подозвал к себе Геллера, приказал ему доставить коренастого.

— Молодец, Курок! — Фюрст хлопнул его и тут же, словно обжегшись, брезгливо одернул руку: спина была мокрой. — Так ты нам всех курсантов перепортишь. Но дрался ты, как лев!

— Рады стараться, господин... виноват, товарищ Фюрст. — На самодовольном лице садиста мелькнуло подобие улыбки. — Не задарма харчи немецкие переводим. Спасибочки...

— Ну, ступай, ступай, — махнул Фюрст пухлой ладошкой, словно отгоняя назойливую муху. — Я вызову тебя.

Когда Фюрст и Геллер ушли, Ашир все еще продолжал размышлять: что же там, за двойной изгородью, в том таинственном сером бараке?

После очередного марш-броска Таганов, совершенно измотанный, еле держался на ногах, плохо соображая, что говорил Яковлев... Перед глазами Ашира стояли живописный городок Дессау, безлюдный парк и автострада, которая вела к колючей изгороди и сторожевым вышкам. Еще отдавался в ушах гул моторов. Ночью на занятиях курсанты видели, как из лесопарка появились бесформенные чудища и своим ходом направились на ближайшую узловую станцию.

Группа тут же покинула это место — подальше от греха — и перед рассветом расположилась было на отдых, как ее окружило целое подразделение эсэсовцев с овчарками. В объяснение с ними вступил Яковлев, но офицер, узнав, что перед Ним русский, не стал его даже слушать. Подоспевшему Геллеру пришлось разъяснять, кто они и что привело их в эту зону, о запретности коей не ведали. Фашисты грубо обыскали курсантов, и лишь потом эсэсовский шарфюрер вернул Геллеру документы, приказав пулей убираться отсюда со своими азиатами. Нагоняй от начальства получил и начальник зондерлагеря, после чего он настрого запретил водить курсантов в дальний конец лесопарка.

Старшина Шмульц, надиравшийся до чертиков, как-то проговорился, что под Дессау есть подземный танковый завод. Значит, прав был на этот раз бывший уголовник, когда сказал, что отчисленных из зондерлагеря курсантов, не оправдавших доверие командования, отправляли на тот завод, откуда никто больше не возвращался.

— Может, и меня туда отправите? — Таганов налил в кружку Шмульца добрую порцию шнапса, который он выменивал на сигареты.

— Куда, на завод? — ощерился Шмульц, ополовинив кружку. — Могу...

— Нет, в серый барак...

— В барак хлипких интеллигентиков не берут, товарищ бывший директор.

— Я в долгу не останусь, — и Ашир долил немцу еще шнапса.

— А что я буду иметь? У тебя же ничего нет, кроме часов...

— Придет время, когда я стану ханом Туркестана.

— Вот когда станешь ханом, — икнул Шмульц, — тогда и поговорим. — Он опрокинул в рот остатки шнапса, оглядел Ашира осоловелыми глазами. — Серый барак во власти Фюрста. Там даже Брандт не хозяин... — Шмульц положил голову на руки и тут же захрапел.

...Яковлев собирался распустить строй, но, завидев вдали крупную фигуру Брандта, стал распекать участников группы, что не уложились в намеченное время, добрались до лагеря с опозданием на целых пять минут.

— Тащитесь, как на прогулке! — беззлобно кричал он. — В следующий раз погоняю вас по холмам. Посмотрю, как вы тогда запоете!

Комендант довольно улыбнулся и, не подходя к курсантам, свернул с дороги к офицерскому корпусу.

Прозвучала команда: «Разойдись!» Кто-то прилег на койку, прямо в одежде и сапогах. Двое присели на пустые нары и зашлепали картами, играя на сигареты, пайку хлеба, порцию маргарина. Кто-то тихо ругался — опять в отсутствие рылись в личных вещах. Наверняка это Шмульц...

Мысли о танковом заводе и загадочном бараке не давали Аширу покоя. Наши, вероятно, не знают о заводе под Дессау, иначе разбомбили бы... Связь, связь! Вот что нужно разведчику! Но выход за проволоку запрещен под страхом смертной казни. Здесь расстрелом грозили за все: нарушение приказа, неповиновение, проявление излишнего любопытства, непочтение к немецким порядкам, слушание советских или английских радиопередач.

В барак вошел Яковлев и, как-то странно взглянув на Таганова, громко приказал, хотя тот стоял рядом:

— Эембердыев! К оберштурмбаннфюреру — живо!

Зачем его вызывают? Ничего хорошего такое внимание не сулило.