Рахим Эсенов - Легион обреченных

— Немцы — культурная нация, — захлебывался от гордости Каюм. — Они любят символы. И подарок мне преподнесли символичный, связанный с этими двумя словами. Немцы, как и мы, мусульмане, почитают хлеб, а с кровью у них тоже связаны святые чувства. Усташам также свойственна лютая ненависть к иноверцам. Господин Розенберг познакомил меня с фюрером усташей Анте Павеличем, Мужественный человек! А он, в свою очередь, свел меня со своими заклятыми врагами — сербами. И сделал это довольно-таки оригинально. — Каюм заговорщицки посмотрел на своих собеседников. — Век не догадаетесь! Павелич поставил передо мною большую красивую вазу и сказал: «Подарок от моих не знающих страха усташей!» И что, вы думаете, там было? Сотни человеческих глаз! Но они не вызвали у нас чувства брезгливости, тошноты. На что уж рейхсминистр человек утонченный, чистюля. Глаза врагов! Они были высушены, продезинфицированы, пропитаны особым составом. Чистенькие, как стеклышко!

Вели Каюм вложил кинжал в ножны, спрятал в столе.

— Усташи — настоящие джигиты, — смаковал он.— Вот у кого поучиться нашим туркестанцам. Усташи не предали забвению обычаи отцов, знают, как расправляться с врагами.

— Но то мужественные, достойные враги, — сказал Ахмедов. — Те, кто бьется в бою насмерть.

— Вы не себя ли имеете в виду? — Каюм насмешливо взглянул на Ахмедова. — Вы же в плен сдались по доброй воле, шкуру свою спасали. — Заметив его обиженное лицо, но довольный своей шуткой, рассмеялся: — Вот так, Ахмедов, с вами будут разговаривать большевики, если вы попадетесь им в руки. А вообще справедливости ради скажу, что враги наши — мужественные. Русские всегда были храбрыми и умелыми воинами. Но мы сильнее — и победим! Русское оружие не сможет устоять против немецкого. Настанет день, когда мы, подобно Тимуру, пройдем по Кавказу и Ирану, Малой Азии... Мы взойдем на Гималаи, объединим могучей рукою тюркские народы, создадим великий Туран. Чтобы обрести родную землю, иметь свой хлеб, завоевать победу, мы прольем много человеческой крови. Теперь вам понятен девиз на кинжале?..

Видно забыв о своей обиде, Ахмедов часто, иногда невпопад поддакивал президенту, угодливо кивал, соглашаясь во всем. Таганов же застыл изваянием, молчал, не прикоснувшись к кофе. На вопросительный взгляд Рут сухо ответил: «Страх не люблю кофе. Никогда его не пил». Разведчик понимал, что ведет себя неправильно, но ничего не мог поделать с собою, чтобы преодолеть чувство омерзения, охватившее все его существо.

— Это задача с дальним прицелом, — Каюм удивленно посмотрел на Ашира, — освободить Туркестан. Тогда я создам ханство, может, стану даже падишахом, а вы моими нукерами. Тот, кто верой и правдой будет служить мне, станет визирем в моем правительстве... Туркестан велик, от Индии и до Каспия, значит, велики будут и мои владения. В каждой из провинций я посажу своего наместника... — Будущий повелитель мечтательно закатил глаза. — Вы только представьте! Рахман Ахмедов — туркменский или хивинский наместник падишаха Туркестана! А можно и президента! Разве плохо звучит? — Каюм довольно засмеялся и даже пустил слезу.

Таганову с превеликим трудом удавалось скрыть брезгливое отвращение к «отцу Туркестана» — так хотелось дотянуться через стол и сжать пальцы на хищном кадыке сидевшего перед ним предателя. Вот когда Ашир лишний раз убедился, что разведчик похож на канатоходца, который без подстраховки ходит над самой пропастью, чуть неверное движение — и сорвешься вниз.

Каюм видел, как блеснули глаза Ашира, и презрительно подумал: «Басмач несчастный! Посулил теплое местечко Ахмедову, а у того глаза тоже разгорелись, министром или наместником себя уже видит. Хотя он, пожалуй, поумнее кретина Ахмедова. А кому сейчас нужны умные люди? От них один вред — зазеваешься, глядишь на твое место сядут... Но как странно, недобро блеснули глаза этого туркмена». И президент нетерпеливо взглянул на часы, нервно забарабанил пальцами по столу, потом встал, заходил по кабинету, давая всем своим видом понять, что аудиенция окончена.

Ахмедов вскочил и, поблагодарив Каюма, стал прощаться. Президент, словно очнувшись, закивал снисходительно, выдавил из себя, что обратится в ОКВ или к господину Розенбергу с просьбой, чтобы Ашира направили в распоряжение комитета.

Ашир взял себя в руки, не подал вида, что почувствовал резкую перемену в настроении Каюма, даже будто обрадовался его обещанию, что скоро вырвется из зондерлагеря и займется делом по душе.

— Ну и артист! — зло отплевывался Ахмедов, когда они с Тагановым вышли на улицу. — Гнусный притворщик! То же самое он говорил Куррееву, уговаривая перейти в ТНК. Знает, что тот с Фюрстом дружит, имеет связи в СС, а главное, был уверен, что Нуры ни за какие деньги не пойдет в ТНК. С тобой наш Вольдемар важничал. А вообще-то я не верю ни одному его слову! Туркмен он смертным боем ненавидит. Одних узбеков, своих блюдолизов, в комитет тащит... Я верю тебе, Ашир, и потому откровенен. Хотя почти тебя не знаю. Такие люди, как ты, не могут быть плохими.

Ахмедов посмотрел по сторонам, нет ли кого, и продолжил:

— Я по приказу Каюма запрашивал на тебя справку из зондерлагеря. Оказывается, твоя мать — моя односельчанка. А у туркмен ведь чувство родства сильно развито. Односельчанина почитаем за родича. А на чужбине даже земляк как брат... — Он помолчал, и, словно отвечая своим мыслям, сказал: — У Каюма всесильный опекун, сам Розенберг. Семьями общаются, шнапс вместе распивают. Баймирза Хаит тоже возле них как бродячий пес вертится. Он и Каюма окручивает, и Розенбергу зад успевает лизать. Знает, собака, кто жирный кусок может подбросить. Случись что с Каюмом, Баймирза в президентское кресло сядет... Забот у них полон рот, и они пальцем не шевельнут, чтобы нам, туркменам, добро какое-то сделать.

Таганов недоуменно пожал плечами: дескать, я тут человек новый, порядков ваших еще не знаю и высшая политика мне тоже пока недоступна.

После ухода Ахмедова и Таганова, нутром почувствовав опасность, Каюм позвонил Фюрсту:

— Увольте меня, господин оберштурмбаннфюрер, от всяких проходимцев и честолюбцев! — кричал он в трубку. — Таких, как Нуры Курреев, вы мне не отдаете, при себе держите. Мой комитет — не проходной двор и не зондерлагерь. Я не доверяю вашему протеже Эембердыеву, я вообще не верю туркменам. И казахам, и таджикам, и киргизам, и своим землякам узбекам тоже не доверяю... Я буду жаловаться рейхсминистру Розенбергу! А вы знаете о его добрых отношениях с досточтимым рейхсфюрером СС Гиммлером. Вместо того, чтобы помогать мне, вы со своим Мадером подкладываете под меня мину замедленного действия. Я прошу убрать этого туркмена подальше. — Не выслушав Фюрста, бросил трубку и зашелся кашлем.