Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [с иллюстрациями] [Странный человек + Гром победы, раздавайся]

— Да брось ты! Мы же его раскололи! Арестуем, предъявим связного — не отопрется. Не получат австрийцы никакой эстафеты!

— Ты думай, что говоришь. После сигнала «экстренное сообщение» вдруг исчезают и внедренный агент, и посланный к нему связной. Да австрийцы бросят сюда десять, двадцать лучших нюхачей. Они и так, поди, ночами не спят, пытаются определить, с какого направления им ждать удара, а тут такая подсказка… Всё дело провалим. Беда, Вася… Надо докладывать подполковнику. Спасать положение…

Прапорщик проникся серьезностью проблемы. Чистый лоб собрался морщинами.

— Что же делать? Он через пять минут очнется.

— Через семь, — поправил Слива. — Я ж говорю: у меня кулак — хронометр.

А Романов уже знал, как действовать.

— Эх, мне бы ластик…

— В смысле резинку? У меня в планшетке есть. — Калинкин с готовностью достал хорошенький ученический пенал, в котором лежали идеально отточенные карандашики, миниатюрный транспортир, циркулек и каучуковый ластик. Сразу было видно неисправимого отличника.

— Здорово!

Подтерев начало надписи, Романов внес в нее поправку:

OFF VERD PROVO MÖG SCHLFLG STAF

Прапорщик, сопя от умственного напряжения, заглядывал ему через плечо.

— Ну, первые два слова — это я догадался: «Offensive verdächtigt». «Наступление подозревается». Дальше не понимаю.

— «Наступление подозревается». Слово «сильно» убираем. И добавляем: «Provokation möglich» — «Возможна провокация». Про обратную эстафету оставляем. Возможно, у них так заведено — в случаях исключительной важности давать дополнительные сведения незамедлительно.

Он перетасовал колоду, и надпись пропала.

— Одели? Суньте еще и колоду.

За тем, как связной очнется, наблюдали издали, в бинокли.

Нимец зашевелился через шестнадцать минут после удара. Кулак у Сливы действительно был прямо-таки хронометрический.

Контрабандист сел, взялся за голову, помотал ею. Испуганно заозирался. Потом захлопал себя по карманам. Достал карточную колоду, осмотрел. Снова стал оглядываться.

— Не заподозрит? — нервно спросил Калинкин.

— Ништо, — просипел унтер. — Подумает, я на нем душу отвел, да и пошел себе дале. Подстеречь, конечно, может в темном углу. Он мужик памятливый… Если захочет австриякам о встрече с патрулем доложить, это ему затруднительно будет. Языка-то у Нимца нету, а грамоте он не знает.

Связной наконец встал. По-собачьи встряхнулся, подобрал шапку и скрылся в лесу.

— Итак, в Русиновке как минимум два вражеских агента, — озабоченно подвел итог Романов. — Банщик и Учительница. Первый, разумеется, главный. Поэтому я перераспределяю роли. Слива, вы опытнее. Петренку поручаю вам. Глаз с него не спускать! И чтоб ни в коем случае не заметил. Ну, сами знаете. Ты, Вася, сменишь вольноопределяющегося Левкина около дома Учительницы. Мы ведь еще не выяснили, связана она с Банщиком или работает самостоятельно. Я еду на радиостанцию. Свяжусь с Козловским. Нужно срочно принимать меры. Времени у нас — день. Максимум два…

В полдень на срочное собрание созвали всех расквартированных в Русиновке офицеров: из штаба, из дивизионного резерва, из вспомогательных и тыловых подразделений. В помещение столовой, откуда выслали всю обслугу, пришли человек тридцать-сорок в звании от полковника до прапорщика. Перед тем как войти, каждый должен был расписаться в книге, что извещен об ответственности за разглашение.

Открыл собрание начальник штаба, пожилой, очень нервный генерал с заглазным прозвищем Тик.

Подергивая бородатым лицом, Тик разрешил садиться и представил докладчика — нового начальника контрразведочного отделения Романова. Вид у генерала был встревоженный, будто он что-то не вполне понимал.

— Сведения, которые вам сообщит подпоручик, абсолютно секретны. Вы, впрочем, расписались и знаете. М-да… Прошу.

Он кивнул контрразведчику и сел в угол, как бы демонстрируя, что и сам является всего лишь слушателем.

Вперед выступил молодцеватый офицерик в сверкающей портупее, солидно откашлялся и для начала произнес бодрую речь патриотического содержания о несокрушимости русского оружия и неизбежности скорой победы над палачами Европы — австро-венгерским императором и германским кайзером.

Трескучее словоблудие подпоручика слушающим не понравилось. К сотрудникам контрразведки в армии и так относились с неприязнью, а уж этот фразер, нахально распускающий перья перед людьми, большинство которых старше по возрасту и званию, выглядел просто пародией на тылового шапкозакидателя.

Еще и грозить смел, мальчишка:

— Я уполномочен сообщить вам новость сверхсугубой секретности. Господин генерал недостаточно сказал про ответственность за разглашение. Того, кто нарушит тайну, ждет немедленное разжалование и суд.

В зале недовольно зашуршали, закашляли.

— Нельзя ли ближе к делу, — сказал Тик, задетый упреком в свой адрес. — Хватит преамбул.

Алешу реакция аудитории вполне устраивала. Именно такого впечатления он и добивался. Для пущей павлинистости он прицепил аксельбанты, на которые начальник дивизионной контрразведки не имел никаких прав, и исключительно звонкие шпоры, которые пехотному офицеру тоже ни к чему. Из своих наград надел только «тылового» Владимира без мечей.

— Господа, с сегодняшнего дня ваша дивизия находится на особом положении, — со значительным видом объявил он. — Вступает в действие режим повышенной секретности. Вы наверняка обратили внимание, что в ваше расположение переброшены саперные части, которые ведут активную работу.

— Было объявлено, что это для укрепления обороны, — сказал кто-то.

Подпоручик иронически усмехнулся, оставил реплику без комментария.

— Все отпуска и отлучки отменяются. У вас теперь зона особой секретности. Я назначен штабом фронта обеспечивать меры безопасности. И — учтите — наделен чрезвычайными полномочиями.

Тут он выпятил грудь и сделал торжественную паузу. В столовой перешептывались.

— Наступление, что ли? — густым басом спросил у соседа полковник из первого ряда. — Так бы и объявили.

Кто-то довольно громко заметил:

— А покрупней птицы для такого дела в штабе фронта не нашлось?

Прапорщика Петренко, скромненько пристроившегося у самой двери, Романов из виду не выпускал, но исключительно периферийным зрением. Нарочно не поворачивал головы в ту сторону. Банщик сидел тихонько, мышкой-норушкой.

— Птицу ценят не по размеру, а по полету! — запальчиво ответил Романов на оскорбительную реплику. — Я, может, в небольшом чине, но опыт у меня — слава Богу. У нас в контрразведке людей ценят не по звездочкам, а по заслугам!