Лев Самойлов - Прочитанные следы

— Но при чем тут черенцовские следы, о которых писал Игнат?

— Следы, которые увидел Семушкин на берегу, по-видимому, похожи на те, черенцовские следы, которые вы обнаружили в сорок четвертом году. В твоих воспоминаниях, Андрей, записана одна правильная мысль полковника Родина: война окончится, но вражеская разведка останется. Черенцовские следы, появившиеся здесь, еще и еще раз подтверждают эту мысль. Но суть даже не в них…

Сергей Сергеевич коротко рассказал другу все, что ему стало известно о последних часах жизни Игната Семушкина, о его находке на берегу моря, о беседе с сыном Алексеем.

— Час назад, — говорил Дымов, — мне показалось, что я нашел второй и последний икс уравнения — человека, к которому пришел и у которого укрывается враг. — Сергей Сергеевич повернул в обратную сторону и взял под руку Васильева. — Сейчас я не вполне уверен в правоте своих выводов. Есть много «но», которые не укладываются в мою схему. Слушай, Андрей, — неожиданно сказал он, — как ты расцениваешь такую ситуацию? В час, когда врага забрасывают на нашу землю, скажем, в зону А, в зоне Б, на море, терпит бедствие старый опытный рыбак. На помощь к нему устремляется сторожевой катер, до сих пор патрулировавший зону А.

— Странное стечение обстоятельств, — секунду помедлив, отозвался Васильев.

— Я тоже думаю, что это — странное стечение обстоятельств, — согласился Дымов, — но, может быть, только стечение обстоятельств, не больше?

Сергей Сергеевич тяжело вздохнул и замолчал. Некоторое время друзья опять шли молча.

— Чем я могу помочь тебе в твоих поисках? — спросил Андрей Николаевич.

— Вот чем, Андрей. — Дымов крепко сжал локоть друга. — Сейчас мы придем в фотографию, где работал и погиб Семушкин. Просмотри, пожалуйста, все альбомы с фотоснимками. В утро своей смерти Семушкин, со слов Алексея, собирался сделать то же самое. Следовательно, в них что-то есть. Не исключено, что ты найдешь снимки, которые проглядел или на которые не обратил внимания следователь милиции.

— Ты имеешь в виду фотоснимки военных лет?

— Да. Ты попросишь именно фронтовые фотографии. Это вполне естественно, ты же друг Игната. Но искать ты будешь последние снимки следов на берегу. Они меня интересуют в первую очередь. — Наше преимущество, — задумчиво продолжал Дымов, — в том, что враг уверен, будто тайна следов на берегу моря ушла вместе с Семушкиным. Ведь о посланном тебе письме никто не знает. Такая уверенность врага нас очень устраивает, облегчает поиски. Не исключено, что до твоего сегодняшнего посещения уже кто-то приходил в фотографию и интересовался снимками. А если еще не приходил, то может прийти.

Андрей Николаевич отлично понимал ход рассуждений полковника и, когда тот умолк, предложил:

— Мне кажется, тебе незачем идти со мной в фотоателье. Я лучше пойду туда один.

Сергей Сергеевич удовлетворенно кивнул и шутливо проговорил:

— Знаешь, Андрей, если у тебя начнутся какие-нибудь нелады с геологией, айда к нам в Комитет. Нам такие как ты, очень нужны.

— Ладно. Буду иметь в виду. А теперь уходи, и если Нина у Игната, — он все еще говорил о Семушкине, как о живом, — пусть дождется меня. Я не задержусь.

Васильев повернулся и зашагал дальше, а Сергей Сергеевич еще некоторое время стоял и смотрел ему вслед.

Фотоателье помещалось в небольшом одноэтажном доме в самом конце улицы Ленина. Фасадом дом выходил на улицу. Здесь как бы кончался центр поселка. Дом, словно изогнувшись, своей большей боковой частью уходил в Судовой переулок — узенький, глухой, круто спускавшийся вниз к самому берегу моря. И как это часто бывает в маленьких южных поселках, центральная магистраль, улица Ленина, асфальтированная, гладкая и освещенная, неожиданно упиралась в переулок, заросший травой, с покосившимися заборами, пустырями, с колодцем посередине.

Именно таким был Судовой переулок, являя собой упрек районному совету.

Когда Андрей Николаевич вошел в фотографию, в ней было пусто, только справа, за занавеской, слышались голоса. До слуха Андрея Николаевича донеслось: «Прошу вас, смотрите сюда. Отлично». Потом небольшая пауза и: «Благодарю вас. Послезавтра будет готово». За занавеской шел, как всегда, немного таинственный и торжественный процесс фотографирования.

Андрей Николаевич огляделся. Над маленьким столиком, почти у входа, за которым, видимо, оформлялись заказы, висел большой портрет Семушкина, задрапированный черным крепом. Портрет резко отличался от остальных снимков, развешанных по стенам, своим строгим, печальным оформлением и сразу бросался в глаза.

Из-за занавески вышли двое — мужчина и женщина. У каждого на плече висело полотенце. Женщина держала пестрый пляжный зонт. Следом за ними вышел фотограф. В широкой полотняной блузе, с седыми, гладко причесанными волосами, он напоминал артиста. Андрей Николаевич обратил внимание на его бледное, усталое лицо, на длинные худые пальцы, которые все время шевелились.

Когда дверь за посетителями закрылась, фотограф сел за столик, вытащил из ящика квитанционную книжку и, не поднимая головы, безучастно спросил:

— Вы как будете сниматься?

— Я не буду сниматься, — улыбнулся Андрей Николаевич. — Я пришел к вам совсем по другому делу.

Фотограф поднял голову и переспросил:

— По какому делу?

— Я старый фронтовой друг Игната Петровича. Если вы разрешите, я хочу посмотреть, нет ли здесь, в альбомах фотоателье, наших общих фотографий военных лет. У меня ничего не сохранилось. Игнату так и не довелось мне ничего переслать. Обещал, да, видно, не успел.

— Простите, вы не капитан Васильев? — фотограф встал и внимательно посмотрел на Андрея Николаевича.

— Он самый. Только теперь уже не капитан, а просто Васильев. Вы меня знаете?

На лице фотографа появилась довольная улыбка.

— Здравствуйте, товарищ Васильев. Моя фамилия Борзов. Иван Иванович Борзов. — Он пожал Васильеву руку. — А узнать вас нетрудно. Игнат Петрович о вас много рассказывал, и фотографии ваши я у него видел.

Борзов оглянулся на портрет Семушкина, в глазах его промелькнула грусть.

— Большой души был человек. И такая нелепая, ужасная смерть… Я не могу забыть то утро.

Иван Иванович прошел вглубь комнаты и отдернул занавеску.

— Вот здесь, у самого аппарата, я увидел Игната Петровича. Ноги — здесь, голова — там. Жуткое зрелище! И, главное, на что позарился убийца! На «лейку», на сотню рублей, никак не больше.

Говоря это, Борзов деловито хлопотал у фотоаппарата: протер штатив, подвинтил треногу, смахнул пыль с небольшого коврика. Потом с той же деловитостью он прошел к небольшому шкафчику возле стены, открыл его и вынул пухлую картонную папку.

— Вот здесь все наследство Игната Петровича. Я даже не притрагивался. — Он положил папку перед Васильевым. — Все ждал Алексея, думал — придет, возьмет, все-таки память об отце. Можете забирать, товарищ Васильев. Только прошу вас, с Алексеем Игнатьевичем и с мамашей ихней договоритесь, чтобы они в обиде на меня не были. Ведь вы, наверное, у них остановились?