Лев Самойлов - Прочитанные следы

Вечером собирались гости — родственники, школьные подруги и товарищи, их родители. Все поздравляли именинницу, желали ей здоровья, счастья, исполнения всех желаний. На тумбочке, возле шкафа, вырастала горка подарков. Все шумно разговаривали, танцевали, пели. Ах, как хорошо и весело катились дни совсем недавно, кажется, только вчера!

Когда началась война, Нине было семнадцать лет. Из маленькой пухленькой девчурки, которую в школе называли колобком, она превратилась в стройную рослую девушку с длинными светло-каштановыми косами, с черными глазами на смуглом привлекательном лице. Добрая улыбка, свидетельствовавшая о мягкости характера, встречала всех подходивших к ней. Но на школьных и комсомольских собраниях, в спортивном зале или в осоавиахимовском стрелковом тире вместо улыбки на лице Нины появлялось выражение сосредоточенности, возле ясно очерченных девичьих губ ложилась складка. Она напоминала о том, что у этой нежной красивой девушки — сильная воля, под стать любому из ребят, с уважением и восхищением глядевших на нее. Эта воля помогла Нине не только отлично окончить школу, но и стать отличным стрелком и опытным мотоциклистом. Эта воля помогла ей обычный школьный курс немецкого использовать только как начало, как основу настоящего, глубокого изучения языка. Она мечтала поступить в институт иностранных языков, но война разрушила все планы, все мечты и заставила не только повзрослеть, но и сразу же, без промедлений, определить свое место в жизни.

Отец Нины, военный инженер, вскоре уехал на фронт. Мать, рано поседевшая женщина, поступила работать в госпиталь. А Нина отправилась в военкомат с просьбой послать ее на фронт: она — активист Осоавиахима, стрелок, мотоциклист, хорошо владеет немецким… Райвоенком, хмурый, усталый, пропустил мимо ушей сообщение Строевой об умении стрелять и водить мотоцикл. Но, услыхав, что девушка знает немецкий, он оживился, и Нина поняла, что ее военная профессия определилась. Действительно, ее взяли в армию, обучали несколько месяцев на специальных курсах, а затем послали на фронт в качестве военного переводчика.

Вчера, поздним вечером, улегшись на походной скрипучей койке, Нина долго не могла заснуть. Вокруг деревенской избы носился и свистел ветер. Что-то шумело на крыше, а потом застучал в окно сильный дождь. Бревенчатые стены избы тревожно поскрипывали. Комната часто освещалась короткими вспышками бледно-зеленого цвета: то ли по небу проскакивала молния, то ли где-то вспыхивали и гасли осветительные ракеты. Перед Ниной проходили картины ее детства, девичьих мечтаний и увлечений, и на душе сделалось вдруг горько-горько. Она даже всплакнула немного, спрятав голову в подушку и прикрывшись серым, шершавым одеялом.

Нина, конечно, устыдилась своих слез. Девчонка! Лейтенант, фронтовик — и плачет! Но это не были слезы слабости или беспричинной, непонятной тоски. Нет, перед девушкой во всей своей красоте и радости на короткое мгновение встала жизнь, в которую она входила, как молодая хозяйка входит в новый, пахнущий свежестью и сверкающий чистотой дом. Как хорошо было жить, учиться, мечтать. И все это сломал, опоганил враг, пришедший на родную землю издалека, из-за той невидимой черты, которая именуется границей. И, чтобы снова вернуться к этой светлой жизни, которая уже владела всем ее существом, миллионы советских людей идут сквозь огонь и дым войны, теряют на поле боя дорогих и близких своих, но гонят, истребляют врага.

Нина не была героем. Она не лежала в снайперских засадах, выслеживая врага, не ползала под огнем, вытаскивая раненых, не бросалась в атаку, увлекая за собой дрогнувших и колеблющихся. Она была всего-навсего скромным военным переводчиком в отделе контрразведки. Но, когда, присутствуя на допросах пленных, захваченных шпионов и диверсантов, Нина переводила вопросы и ответы, она делала это не формально, не механически, а вкладывала в свой труд страстное желание разоблачить вражеского лазутчика, выведать тайные замыслы пославших его. Здесь, в комнате следователя, было ее поле боя, здесь она воевала с фашизмом, здесь она чувствовала, что служит своей армии, своей Родине.

Здесь же, на фронте, родилось ее первое чувство, которое она тщательно скрывала от всех. Но это плохо удавалось. Едва на пороге появлялся капитан Кленов, Нина то вспыхивала румянцем, то бледнела, ее слова звучали то очень тихо, то неестественно громко, а в выражении глаз, в движениях тонких рук, в походке появлялось что-то новое, женственное.

Замечал ли это капитан Кленов? Конечно. А Нине казалось, что не замечал. Ей и хотелось этого и не хотелось. Иногда она раздражалась и делалась в разговоре с ним насмешливой, колючей. Он же спокойно, без тени удивления отвечал на ее колкости шутками и тем обезоруживал ее. Но все чаще и чаще вместо насмешек в ее голосе звучала затаенная нежность, во всяком случае, что-то такое, что находило отзвук в сердце капитана. На его лице она читала ответы на свои вопросы, и эта молчаливая беседа взглядами наполняла ее радостью и веселой энергией.

В такие минуты она жалела, что спорила с товарищами, стараясь преуменьшить способности командира роты разведчиков, жалела, что только накануне советовала ему стать профессором и читать лекции с кафедры университета, а не заниматься разведкой. В общем Нина переживала все то, что переживают девушки в пору своей первой любви.

С утра все товарищи по отделу поздравили Нину с днем рождения, а лейтенант Семушкин из разведроты сфотографировал ее и пообещал дать такое количество фотокарточек, что их хватит на всех родных и знакомых. На подоконнике, который принадлежал в этой избе ей, появились флакон с духами, коробка печенья, записная книжка, автоматическая ручка. Офицеры отдела постарались отметить эту дату скромными подарками. Кленов принес ей книжку лирических стихов Константина Симонова, в голубой обложке, и тоже положил на подоконник. На обороте обложки Нина прочитала несколько слов:

«Даже в самые трудные минуты жизни сердце всегда остается сердцем. Андрей Кленов».

Ей было достаточно этих слов, чтобы понять их по-своему — так, как подсказывало сердце.

Не поздравил Нину только ее начальник — полковник Родин. Он просто не успел этого сделать, так как с утра уходил надолго к командующему, а потом сразу же засел за служебные дела.

Когда начинался и когда кончался рабочий день полковника, определить было трудно. Еще до прихода офицеров в отдел Петр Васильевич успевал просмотреть срочные донесения, ознакомиться с полученными документами, послушать сообщение Совинформбюро. Поздней ночью на его столе всегда горел свет и гас только к рассвету. Но, как бы ни был загружен полковник, он не мог отказаться от своей старой привычки почитать на сон грядущий.