Джон Ле Карре - Особо опасен

Они стояли на расстоянии полуметра друг от друга в спальне Мелика, рядом с висящей боксерской грушей. Будь она на фут повыше, они стояли бы лицом к лицу. Ее глаза с желто-пестрыми радужницами неотрывно смотрели на него из-под очков. Ее дыхание было ровным и спокойным — как и мое, отметил он про себя. Одной рукой она развязала узел платка и открыла лицо: дескать, на, бей! Но на ее стороне было бесстрашие его дочери Джорджи и ее собственная недосягаемая красота, и в душе он уже ощущал свою беспомощность.

— Что из всего этого было вам известно? — спросил он голосом, который показался ему незнакомым.

— Это вас не касается, только моего клиента.

— Он одновременно и заявитель и не заявитель. Что прикажете мне делать? Он снял свои требования, но желает моего покровительства.

— Совершенно верно.

— Я не занимаюсь покровительством. Я банкир. Я не занимаюсь выправлением вида на жительство и немецких паспортов, и я не определяю молодых людей на медицинские факультеты! — Его речь сопровождалась естественной жестикуляцией, что, в принципе, было для него неестественно. Каждое не вколачивалось кулаком в ладонь.

— В глазах моего клиента вы высокий чиновник, — парировала она. — Вы владеете банком, а значит, и городом. Ваш отец и его отец оба были преступниками, что делает вас кровными братьями. Естественно, вы возьмете его под свое покровительство.

— Мой отец не был преступником! — Он взял себя в руки. — О'кей, вы на эмоциях. Кажется, я тоже. Не говоря уже о них. Ваш клиент — персонаж трагический, а вы, в конце концов…

— Просто женщина?

— Ответственный адвокат, делающий все возможное для своего клиента.

— Он также и ваш клиент, мистер Брю.

В иных обстоятельствах Брю стал бы яростно отрицать подобное утверждение, но тут он решил пропустить это мимо ушей.

— Насколько я могу понять, у парня после пыток с головой не все в порядке, — сказал Брю. — Из чего, увы, не следует, что он говорит правду. Кто может поручиться, что он не завладел вещами и личными данными сокамерника, чтобы заявить фальшивые права на чье-то свидетельство о рождении?.. Я сказал что-то смешное?

На ее губах блуждала улыбка удовлетворения.

— Вы сами только что признали, что это его собственное свидетельство.

— Ничего подобного! — возмущенно воскликнул Брю. — Ровно наоборот. Я сказал, что это как раз может быть не его свидетельство о рождении! А даже если его, но он отказывается от своих прав, то какая разница?

— Разница заключается в том, мистер Брю, что, если бы не ваш гребаный банк, мой клиент не оказался бы здесь.

Наступило вооруженное перемирие: оба словно переваривали вылетевшее крепкое словцо. Он попытался быть агрессивным, но без внутренней убежденности. Напротив, в нем лишь укреплялось желание перейти на ее сторону.

— Фрау Рихтер.

— Мистер Брю?

— Я не признаю без исчерпывающих свидетельств, что мой банк и конкретно мой отец оказывали помощь и содействие русским мошенникам.

— А что вы готовы признать?

— Прежде всего, ваш клиент должен заявить о своих правах.

— Он не будет этого делать. У него остались от Анатолия пятьсот долларов, и даже к ним он не притронется. Он собирается отдать их Лейле перед своим уходом.

— Если он не заявляет о своих правах, то мне не на что отвечать, и вся ситуация становится… умозрительной. Чтобы не сказать пустышкой.

Она задумалась над его словами — на пару мгновений.

— Хорошо. Допустим, он заявит о своих правах. Дальше что?

Чувствуя, что его пытаются поймать в ловушку, он не спешил с ответом.

— Ну, прежде всего мне нужны минимальные базовые доказательства.

— Минимальные — это какие?

Брю размышлял. Он думал о том, как ему спрятаться за теми самыми законами, которых Липицаны изначально избегали. Все происходит сейчас, а не тогда, говорил он себе. Это я, шестидесятилетний Томми Брю, а не Эдвард Амадеус в пору старческого маразма.

— Доказательства личности, естественно. Начиная с его свидетельства о рождении.

— И где, спрашивается, его раздобыть?

— Если у него нет свидетельства при себе, я бы обратился в российское посольство в Берлине.

— А потом?

— Мне потребуются свидетельство о смерти его отца и, в том или ином виде, завещание покойного, разумеется, заверенное нотариусом.

Она молчала.

— Вы же не рассчитываете на то, что я удовлетворюсь какими-то мятыми газетными вырезками и сомнительным письмом.

По-прежнему молчание.

— Такова обычная процедура, — продолжал он отважно, при этом отлично отдавая себе отчет в том, что обычные процедуры к их случаю никак не применимы. — После того как необходимые доказательства будут получены, я бы рекомендовал вашему клиенту обратиться в германский суд за официальным утверждением завещания или соответствующим судебным решением. Мой банк работает по лицензии. По условиям лицензии я нахожусь под юрисдикцией свободного города Гамбурга и Федеративной Республики.

Еще одна нервная пауза, пока она изучала его своим немигающим взглядом.

— Стало быть, таковы правила. Да? — наконец спросила она.

— Некоторые правила.

— А если вы их обойдете? Представьте, респектабельный российский управленец в костюме под тысячу долларов прилетел из Москвы в салоне первого класса за своей долей. «Привет, мистер Томми! Это я, юный отпрыск Карпова. Ваш и мой папаша были закадычными дружками. Так где мои денежки?» Что бы вы тогда делали?

— То же, что я делаю сейчас, — ответил он без особой уверенности.

Теперь Аннабель Рихтер почувствовала, что проигрывает, тогда как Томми Брю набирает очки. Ее лицо смягчилось, выражая покорность.

— Хорошо, — сказала она, сделав медленный вдох. — Помогите мне. Я запыхалась. Скажите, что я должна сделать.

— То же, что и всегда, я полагаю. Отдайтесь на милость германских властей, и его ситуация урегулируется сама собой. Чем скорее, тем лучше.

— Урегулируется? Каким образом? Он совсем молод, моложе меня. А если они не урегулируют ситуацию? Его лучшие годы уйдут на бесплодную борьбу, разве не так?

— Что ж, это ваш мир. К счастью, не мой.

— Наш общий мир, — парировала она, вся вспыхнув. — Просто вам неохота в нем жить. Хотите знать правду? Сомневаюсь. Ну да ладно. Вы сказали: «Обратитесь в суд. Получите официальное утверждение завещания». Как только я обращусь, из него сделают отбивную. Понятно? Отбивную. Он приехал в Гамбург через Швецию и Данию. Его корабль не должен был заходить в шведский порт, но зашел. С судами такое иногда случается. Шведы его тут же арестовали. Он был настолько вымотан тюрьмой и путешествием в контейнере, что все посчитали — парень даже стоять не в состоянии. А он сбежал. Не без помощи денег. Он намеренно избегает разговоров на эту тему. Еще до бегства в шведской полиции его сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Догадываетесь, что это означает?