Джон Ле Карре - Особо опасен

— В «Северном приюте» в настоящий момент средств хватит разве только на билет до ближайшего центра депортации.

— И никакого… помещения, где бы его могли временно разместить?

— И где полиция не нашла бы его через пять минут? Нет.

Брю не спешил сдаваться.

— А если он действительно болен? Если он сошлется на свою болезнь? Никто не станет депортировать тяжелобольного человека.

— Если он сошлется на свою болезнь, что и делает половина нелегалов — именно так мы и поступили в случае с Магомедом, — и если врачи согласятся с тем, что он нетранспортабелен, его доведут до нужной кондиции в хорошо охраняемой больнице, чтобы затем депортировать. Еще раз спрошу: о каких деньгах вы ведете речь?

— Я полагаю, сумма будет зависеть от реальных потребностей , — сказал Брю, выступая снова в образе банкира. — Если вы обрисуете мне хотя бы в общих чертах, что вы собираетесь с ней делать…

— Я не могу. Это конфиденциальная информация клиента.

— Конечно. Я понимаю. Само собой. Но если мы говорим о, так сказать, скромном вспомоществовании, чтобы помочь ему как-то перебиться…

— Не таком уж скромном…

— …То, с учетом всех обстоятельств, это будут средства из моего собственного кармана. Для вашего клиента. Через ваше посредничество, но в его пользу.

— Деньги под расписку?

— Упаси бог! — А что, собственно, его так шокировало? — Обычная дружеская ссуда, которая со временем, надеюсь, будет возвращена… или, предположим, не будет. Нет, никакая расписка не требуется.

Он это сказал. Сказал и сам в это поверил, так что при необходимости повторил бы свое предложение еще и еще раз.

Теперь пришел черед ее сомнениям.

— Речь может идти о… хм… порядочной сумме.

— Смотря что вы в это вкладываете. — Он не удержался от характерной банкирской улыбки, означавшей: то, что представляется порядочной суммой для вас, не обязательно покажется такой для меня.

— Если она ему в конечном счете не понадобится, я верну вам эти деньги. Можете мне поверить.

— Я в этом не сомневаюсь. Так о какой сумме идет речь?

Что она сейчас подсчитывала? Сколько он может себе позволить или во что оценить то, что у нее на уме? И давно ли это у нее на уме? Еще с тех пор, когда они сюда пришли, или с момента, когда он заронил в ее голову эту мысль?

— На то, что ему необходимо сделать, — если мне удастся уговорить его это сделать, — понадобится, я думаю, не меньше… тридцати тысяч евро. — Она пробормотала эту сумму, словно в надежде, что так она покажется менее значительной.

У Брю голова шла кругом, но не от тревоги. Он имел дело не с сомнительным предпринимателем. Не с клиентом, превысившим кредит, не с плохим должником или блистательным лузером, одержимым бредовой идеей. Бредовая идея зародилась у него… точнее, это была его идея, и она вовсе не была бредовой.

— Как скоро вам может понадобиться эта сумма? — спросил он, не давая себе возможности пойти на попятную. Еще один капитальный вопрос.

— Весьма скоро. В ближайшие пару дней, не позднее. Все может завертеться очень быстро. В этом случае нам сразу понадобятся деньги.

— Сегодня у нас пятница. Давайте уж прямо сейчас, пока поезд не ушел. И поскольку вы намерены вернуть лишнее, давайте-ка возьмем с походом, а? — Он говорил так, будто они вместе вырабатывали некую тактику. Впрочем, именно такие ощущения испытывал он в душе, временно освободившейся от тела.

У Брю всегда была наготове чековая книжка, выпущенная крупным клиринговым банком. А вот где его ручка? Он похлопал себя по карманам и тут вспомнил, что оставил ее вместе с блокнотом на столе в гостиной. Она протянула ему свою и наблюдала, как он выписывает чек на имя Аннабель Рихтер в размере пятидесяти тысяч евро, сегодняшним числом, в пятницу. На визитке, а их у него в рэнделловском пиджаке лежало полдесятка, он написал номер своего мобильного и вдогонку — дважды повесить его за это! — свой прямой телефон в банке.

— Я полагаю, вы мне позвоните, — пробормотал он смущенно, перехватив ее пристальный взгляд. — Кстати, я Томми.

В гостиной Исса лежал на диване, положив голову на изголовье, а Лейла прикладывала компресс ему на лоб. Брю взял со стола свое золотое перо.

— Лучше вам сюда не возвращаться, — пробурчал Мелик, провожая его до дверей. — И название этой улицы вам лучше забыть. Мы не знаем вас, а вы нас. Договорились?

— Договорились, — согласился Брю.

— Фон Эссены жульничают, — объявила Митци, снимая перед трельяжем сапфировые сережки под взглядом Брю, уже лежавшего в постели. В свои пятьдесят благодаря отличному уходу и своевременному вмешательству модного хирурга она тянула на тридцатидевятилетнюю красотку… с небольшой натяжкой. — Фон Эссены пользуются всеми мыслимыми приемчиками, — продолжала она, придирчиво разглядывая морщины на шее. — Пальцы к лицу, пальцы на картах, почесывание затылка, зевки, зеркальце. И еще эта блядовитая служаночка с коктейлями, заглядывающая сзади в наши карты, если в эту секунду не строит глазки Бернару.

Было два часа пополуночи. Иногда они говорили по-немецки, иногда по-английски, а для забавы смешивали два языка. Сегодня это был немецкий — точнее, мягкая венская разновидность немецкого в исполнении Митци.

— Стало быть, ты продулась, — предположил Брю.

— К тому же у фон Эссенов в доме воняет, — добавила она, проигнорировав его слова. — С учетом того, что под ними находится канализационная система, ничего удивительного. Бернару не следовало ходить с короля. Он такой безрассудный. Если бы он держал себя в руках, мы бы могли сорвать банк. Пора бы ему уже повзрослеть.

Бернар был ее регулярным партнером — и, видимо, не только в бридже. Но что тут скажешь? Жизнь — это мясорубка. Старина Вестерхайм попал в самую точку, когда назвал ее Первой Леди Гамбурга.

— Ты опять работал допоздна, Томми? — спросила она его уже из ванной.

— Да уж.

— Бедняжка.

Когда-нибудь, подумал он, ты можешь всерьез поинтересоваться, где я был и чем занимался. А впрочем, не поинтересуешься. Ты никогда не спросишь меня ни о чем таком, о чем сама не хотела бы быть спрошенной. Умная девочка. Я тебе в подметки не гожусь. С твоей головой ты бы за пару лет сделала из моего банка конфетку.

— Голос у тебя колючий, — пожаловалась она, появившись в пеньюаре. — Для пятничного вечера нехарактерный. И весь ты какой-то вздрюченный и деловитый. Ты принял свое снотворное?

— Да, но оно пока не подействовало.

— Ты выпил?

— Пару стаканчиков скотча.

— Тебя что-то гложет?

— Ну что ты. Все отлично.

— Вот и хорошо. Может, бодрствовать после шестидесяти — это все, о чем нам остается мечтать.

— Может быть.

Она выключила свет.