Валентина Иванникова - Происшествие на Чумке

...Она из селения Соныаксай, куда приезжали в нынешнем году ученые из самой Москвы. Искали, собирали что-то. Она с подругами тоже нашла в горах диковинку.

— Вот, — девушка ласково, любуясь, погладила камешки, покоящиеся в тюбетейке.

Но нашла, когда ученые уже уехали. Надо догнать, показать, отдать! Председатель колхоза тоже сказал: «Надо, поезжай». Кстати в город собрался гостивший у них инструктор по хлопководству.

— А хлопок разве у них растет? — поинтересовался Хромов.

Нет, хлопком никогда их колхоз не занимался. Ошибочно инструктор заехал... С ним и отправилась она в город. В пути — срам и глупости — он начал говорить, что полюбил ее, что возьмет в жены, если она покажет сокровище, которое везет в город. «Пусть посылка следует по назначению», — отвечала она. Тут его словно бешеный шакал укусил: с дороги он потянул ее в пески, сказал, что знает караванную тропу. А она видит: никакой тропы нет, лошади увязают по брюхо... и, может, за тем вон барханом ей просто смерть...

— Очень могло быть! — вставил замечание Борис, которому нетерпелось утвердиться спасителем юной красавицы.

...Да, неизвестно, чем бы все кончилось, если б они не пришли на помощь... Увидев машину, но смекнув, наверное, что шофер не сунется в пески, «инструктор» обнаглел: схватил за повод ее коня, полоснул ножом по курджуму с драгоценной поклажей. Все рассыпалось... Но она все подобрала — не беда. Вот только кони...

— Не о конях толк, — горько сказал старшина. — Конокрада поймать легче, чем того, кого мы упустили... «Инструктора» этого самого...

— А что же, он?.. — задохнулся Борис от страшной догадки.

— Ничего мы, конечно, пока не знаем... Во всей этой истории разберутся люди поумнее нас с вами. Садитесь, поехали! — заключил старшина.

Борис не задавал больше вопросов, хотя, тревожные и острые, они вставали без счета в мозгу. Он вообще сразу примолк и даже Сатарову, который вознамерился сесть на свое прежнее место, рядом с водителем, жестом показал, чтобы он отправлялся в кузов.

Старшина дал девушке мешочек для камней, усадил ее в кабину. Хотел было сам садиться рядом, но передумал, обошел машину, стал на подножку со стороны шофера и, занося ногу в кузов, сказал Борису:

— Если что, я тебе постучу.

Борис согласно кивнул.

Доехали до города они без приключений.

Ну, а о том, как ловили «инструктора» по хлопководству, интересующегося ископаемыми, будет другой рассказ.

Ефрейтор Андрей Остапчук вместе со своим напарником преследовал неизвестного.

Горная тропинка то вилась по склону, то ныряла в ущелье, то карабкалась на кручу. Незнакомец был проворен и ловок. Он шел очень быстро, сторожкой походкой охотника.

Андрей Остапчук не знал, что это шпион, заброшенный к нам иностранной разведкой. Об этом знал лишь командир, разославший на поиски шпиона пограничников. Но Остапчук готов был все силы положить, чтобы точно выполнить приказ — подойти к неизвестному незаметно и задержать его.

По внешнему виду незнакомец, — конечно, белудж. О белуджах Андрею было известно немногое: в здешних местах они, выходцы из сопредельной страны, редки.

Белая рубаха незнакомца, перехваченная у талии витым кушаком, напомнила Андрею одежду Гюли, девушки из колхоза, расположенного неподалеку от заставы. Гюли — дочь чабана и сама отличный чабан, уважаемая всеми колхозница. А этот? Раз уж отдан приказ взять его, то ясно: он — тот, кто именуется на границе словом «нарушитель»...

Нарушитель и, теперь почти по пятам за ним, двое пограничников спустились в долину.

Хансай, горная река, разлился перед ними. За Хансаем бродили отары овец и находилось довольно далеко от колхоза жилище колхозного чабана.

Уж Андрей-то знал здешние места и здешних жителей... А этому «гостю» идти сюда незачем; как шакал, метнется небось от жилья...

Пограничники притаились за небольшим выступом скалы. Сейчас нарушитель повернет от реки... Тогда перебежать вон туда, отрезать ему дорогу и скомандовать: «Стой!..»

Хансай — весь в белой пене — с грохотом катил камни по своему гранитному ложу. Густая водяная пыль плыла над потоком. Луч солнца пронизал эту пелену; бесцветные до того брызги стали желтыми, оранжевыми огнями. И в оранжевые, желтые тона окрасилась белая одежда белуджа; по тонкой жердине, переброшенной над потоком, он начал перебираться на противоположную сторону. Жердь гнулась, опускалась до самой воды под грузным телом.

«Окунуться бы тебе», — подумал Андрей; предположение, что нарушитель обязательно свернет в сторону от жилья, не оправдалось...

И тут жердь в самом деле с хрустом треснула. Обломки ее нырнули в пучину, вынырнули и, кружась и вставая торчмя, понеслись прочь. Белудж мокрый выбирался на берег.

— Вернетесь назад, к отделению! — бросил Остапчук товарищу. — Сообщите: вышли на равнину... Я за ним сейчас вброд...

Солдат повернул обратно в горы.

Сам Андрей пробежал немного вниз по течению, где речка была у же, да еще поперек лежали огромные валуны — можно попытаться перепрыгнуть с одного на другой. Здесь он подоткнул полы шинели и шагнул в поток.

Вода ударила под колени, залилась в сапоги, обдала холодом. Андрей понял, что ошибся, рассчитывая на валуны... От них его сразу отнесло. В горной реке не поплывешь — иди, цепляясь за дно... Подошвы скользили по обкатанным водою голышам...

Андрей знал, что не он один следит за нарушителем. Знал, что граница родной страны на крепком замке, не выпустят товарищи-пограничники того, кого не следует выпустить. Но ведь командир ему, Остапчуку, приказал взять этого проклятого белуджа. Все силы Андрей приложит, чтобы выполнить приказ.

Каждый шаг давался Андрею с огромным трудом. «Сапоги надо снять во что бы то ни стало», — решил он, укрепился на одной ноге, поднял другую, наклонился... И не устоял. Поток ударил его камнем по ноге, в бок... подхватил и понес...

Вся посуда перечищена и блестит нестерпимо. Гюли провела рукавом по теплой — так долго она его терла — глади подноса и закрыла глаза. Длинные ресницы отяжелели. Вот, как только нечего делать, она плачет. И зачем ее в эти дни скорби освободили от работы?

Девушка отбросила поднос и заходила, заметалась по комнате.

Перед мысленным взором вставала страшная картина. Отец ее, объезжая отары, свалился в пропасть, разбился насмерть... Гюли подняла уже холодеющее мертвое тело...

Многим приходится хоронить самых дорогих, самых близких. Гюли пришлось похоронить единственного родственника.

Двенадцать лет назад, гонимые из Белуджистана свирепой нищетой, только двое из целой семьи — она и отец — добрались сюда, где нашли жизнь и счастье.

Жизнь и счастье! Как любит Гюли смотреть в синее небо и знать, что никто не ударит ее за это! Как проворны ее тонкие руки, когда стрижет она овец и вяжет в тюки колхозное богатство, свое богатство — пушистую шерсть. Как радостно неутомима она в работе, которую не приходится продавать за кусок черствой лепешки, что бросали ей бывало, словно собаке, в пыль. Как хорошо в праздник, пройдя по кишлаку, удивить всех нарядом, блистающим ярче снега на вершинах гор. Как необходимо обо всем этом рассказать... Однажды, когда ее чествовали на колхозном собрании, она попробовала рассказать о чувствах, переполнявших сердце. Сбивчивым получился ее рассказ. Жила она с отцом на отшибе, с людьми встречалась редко, была необщительна... Вот и сейчас, кажется, не с кем поделиться горем...