Теодор Гладков - Последняя акция Лоренца

Ресторан был в этот час, конечно, полон. Владимир Николаевич прошелся между столиками, словно выискивая свободное место. Не найдя ничего подходящего, он мимоходом заглянул в одну из отдельных кабинок, вторую от входа. На диванчике сидел одинокий немолодой человек и, должно быть в ожидании кого-то, читал «Вечерку» (этот же номер купил только что в вестибюле и Ермолин). Человек поднял голову и вопросительно посмотрел на Владимира Николаевича сквозь очки в красивой черепаховой оправе. Днем на нем очков не было: значит, немного дальнозорок, а не близорук.

— Простите, — нерешительно, словно стесняясь, спросил Ермолин. — Это вы командированный из Курска?

— Нет, — ответил мужчина, привстав с диванчика, — но это не имеет значения. Если вы не с дамой, можете присаживаться. — И он радушным жестом пригласил Ермолина к столу, на котором уже стояло два прибора и открытая бутылка боржоми.

— Владимир Николаевич, — представился Ермолин. — С кем имею честь? Быть может, доктор Роберт Шарки?

Незнакомец снял очки и улыбнулся.

— Можно и так, — согласился он, не удивившись. — Но вообще-то меня зовут доктор Артур Визен.

В который уже раз читателю придется для наилучшего понимания поступков одного из героев повествования вернуться к событиям многолетней давности.

До революции в России имелась не очень многочисленная, но достаточно заметная и значимая прослойка населения, которую принято было называть петербургскими немцами. Была она весьма неоднородной как по положению, так и по роли, которую играли ее представители в жизни огромной Российской империи. Наиболее привилегированными из царских подданных германского происхождения были остзейские бароны, а также иные титулованные и нетитулованные дворяне, потомки тевтонского, ливонского и прочего рыцарства. При императорском дворе и в гвардии достигали они высоких званий и чинов. Отличала их железная устремленность в карьере, жестокость, тупая преданность монархии и презрение ко всему русскому. Бенкендорфы, Клейнмихели, Врангели, фоки и прочие фоны оставили по себе память самую скверную.

Была и другая категория петербургских немцев — давно обрусевших «карлов иванычей»: врачей, аптекарей, гимназических преподавателей, университетских профессоров. Эти жили обычной жизнью российских интеллигентов. От русских коллег их отличало только пользование в семье немецким языком, повышенная любовь к пиву, иногда — принадлежность к лютеранской церкви.

Была еще более многочисленная группа ремесленников: булочников, сапожников, настройщиков, часовых мастеров, отличавшихся еще большей приверженностью к пенистому напитку из ячменя и необычайной профессиональной добросовестностью...

— Знаете, — воспользовавшись паузой в рассказе собеседника, с улыбкой вставил Ермолин, — еще в начале тридцатых годов ленинградцы постарше вместо «столовая» часто говорили «кухмистерская».

— Да ну? — удивился профессор. — Не знал...

Отдаленные предки Артура Визена принадлежали именно к третьей категории. Но дед сумел получить образование, поступить на государственную службу и добраться на ней до чина надворного советника, который давал права российского дворянства. Сына своего Отто господин подполковник (весьма миролюбивый надворный советник любил, чтобы его титуловали по-военному) определил по окончании гимназии с золотой медалью в недавно учрежденную Петербургскую военно-медицинскую академию.

Отто Визен с детства отличался тягой к естественным наукам и непостижимой легкостью в изучении языков. Кроме родных русского и немецкого, освоенных в гимназии латыни, древнегреческого и французского он самостоятельно изучил из-за любви к операм Верди итальянский, из-за преклонения перед Шекспиром и Блейком — английский. За два лета, проведенных на даче в Териоках, мальчик вполне освоил разговорный финский и отчасти шведский.

Стены военно-медицинской академии отгораживали Отто Визена от бурной жизни тогдашнего студенческого Петербурга, но не могли помешать зародившемуся еще в детстве увлечению литературой. Читал он много и с хорошим выбором. Гоголь, Достоевский, Толстой, позднее Чехов открыли ему ту Россию, которую он, выходец из столичного выслужного дворянства, иным путем узнать бы и не мог.

Последующая служба военным врачом в одном из армейских полков Петербургского военного округа дала ему возможность достаточно хорошо изучить жизнь, познакомиться с простыми русскими людьми — вчерашними крестьянами и мастеровыми, одетыми, правда, в серые солдатские шинели. С русско-японской войны Отто Визен привез «Владимира» с мечами, ранение в ногу и глубокое сомнение в незыблемости и разумности государственного устройства великой Российской империи. Увы, революционную бурю 1905 года Отто Визен не понял, воспринял только ее трагическую сторону. Однако, разочарование, охватившее буржуазную российскую интеллигенцию в последующие годы реакции и столыпинского террора, не коснулось трезвого и уравновешенного капитана. Всяческая «метафизика», а тем более мистика и прямая чертовщина были ему просто чужды. Боевой офицер, военная косточка, он видел свой высший долг в служении России. Но России — великой стране, а не вотчине дома Романовых.

Деловые качества Отто Визена, в том числе и прекрасное знание иностранных языков, были замечены теми, к сожалению, немногими «их превосходительствами» в Генеральном штабе, которые понимали отчаянное положение, в каком оказалась русская армия после поражения в бесславной дальневосточной авантюре. Служебные обязанности Отто Густавовича радикальнейшим образом изменились.

На фронте Визен познакомился, а затем и сдружился с артиллерийским штабс-капитаном Виктором Александровичем Вечтамовым, сыном не то чтобы очень крупного, но весьма энергичного петербургского финансиста, тесно связанного с французскими деловыми кругами. Под Дальним штабс-капитан был тяжело ранен в голову шимозой, и Визен буквально спас его отчаянно рискованной по тем временам операцией в совершенно не приспособленной для этого китайской фанзе. Естественно, что по возвращении в Петербург Вечтамов ввел друга и спасителя в дом и познакомил с семьей. Результатом этого знакомства случилась вскорости женитьба Отто Визена на Ольге Александровне, сестре Виктора Вечтамова, девушке привлекательной, начитанной, правда, несколько болезненной и отчасти поэтому набожной.

Через год у Визенов родился сын Артур, еще через год — дочь Наташа, умершая в младенчестве от скарлатины. После смерти дочери Ольга Александровна совершенно забросила все светские развлечения, к которым, впрочем, и раньше была довольно равнодушна, и целиком предалась воспитанию единственного сына.