Теодор Гладков - Последняя акция Лоренца

Мой хозяин Свен Аугустович Дальберг скоропостижно умер. Мы к этому времени эвакуировались в Гельсингфорс, теперь принято говорить Хельсинки. У нас с мамой ничего не было. Мадам Дальберг вывезла в столицу все, что могла, не говоря о драгоценностях и картинах. Нам с мамой, как переселенцам, дали квартиру на окраине Хельсинки, на самом деле это была крохотная комнатка для прислуги. Маму эти события окончательно подкосили, и она умерла от сердечного приступа.

Квартира принадлежала семье Нурдгренов. Старый Нурдгрен владел маленькой столярной мастерской. Он был добрый человек и замечательный мастер. Старик почем зря, не стесняясь нас, ругал правительство за то, что оно пошло против России. Он знал русских, потому что в свое время отделал в Петербурге не один особняк. Жена во всем поддерживала мужа. У них был сын Аксель, настоящий красавец-викинг. Он влюбился в меня. Дядюшка Ивар и тетушка Ирма уговорили меня выйти за него замуж. Что оставалось мне, одинокой и чужой в этом городе? Мы поженились.

Аксель работал вместе с отцом и тоже был неплохим мастером. Я не любила его, но и не испытывала к нему отвращения. Ему же было достаточно, что он любил меня.

Времена не стали спокойнее. Жить становилось все труднее. Я знала, что мадам Дальберг открыла на Маннергейминтие, главной улице Хельсинки, небольшой, но очень дорогой салон дамского платья. В такое время я не могла бездельничать. Елизавета Аркадьевна охотно взяла меня к себе подсобницей. Я отвозила готовые заказы нашим клиенткам, убирала мастерскую. Потом мне доверили и шитье.

Так и шла бы моя жизнь, если бы не война Финляндии на стороне Гитлера против вас...

— Чудесный чай, — произнесла Нурдгрен, — сделав паузу. — Я уже давно отвыкла от него. У нас все кофе да кофе. Мама моя, помню, умела угодить Дальбергам и гостям таким чаем.

Чекисты не мешали ей. Понимали, что женщине нужна передышка — пусть успокоится, соберется с мыслями. Разговор с Нурдгрен имел для генерала Ермолина большое значение. Враждебная деятельность Нурдгрен уже была пресечена, но крайне важно было проникнуть в ее внутренний мир, разобраться в мотивах и причинах, толкнувших ее на преступление, искалечивших, в сущности, ее жизнь. Кроме того, через нее, Дарью Нурдгрен, бывшую Дашу Пантелееву, он постигал характер, профессиональную хватку куда более опасного врага — Лоренца, Энтони Ричардсона.

Пока что у него не было никаких оснований не верить Нурдгрен. Ермолину были известны случаи, когда в тенета шпионажа попадали люди куда более сильные, чем Дарья Нурдгрен. Знал он и других людей, которые, переступив, казалось, последнюю черту, находили в себе решимость порвать с прошлым.

— Ну, это еще не тот чай, какой заваривает моя жена, — неожиданно заговорил полковник Турищев. Нурдгрен оживилась и вопросительно посмотрела на него. — Моя Анна Васильевна, — продолжал он, — смешивает пять сортов: индийский, цейлонский, грузинский, азербайджанский и краснодарский. Причем в только-только закипающий чайник, как она говорит, в белый ключ, всыпает в общей сложности пачку. И все хвалят да еще и рецепт спрашивают...

Впервые Ермолин услышал от своего коллеги столь длинную тираду. Он с благодарностью взглянул на сухаря Григория Павловича, так вовремя снявшего напряжение с Нурдгрен.

— Так вот, — продолжала Дарья Егоровна свой рассказ, — перед самой войной, большой войной, Елизавета Аркадьевна однажды шепнула мне, что Энтони снова в Хельсинки и ждет меня в отеле «Сосиететс хюсет». Назвала номер. Я задохнулась от счастья и тут же отправилась в отель. О том, что я изменяю мужу, я не думала. Наоборот, это с мужем я изменяла своей первой любви.

Тони сдержал слово — он не был женат...

Я ходила на работу в ателье, а на самом деле несколько часов в день, с согласия Елизаветы Аркадьевны, проводила в номере Энтони. После первых дней, отданных только ласкам, Тони попросил меня внимательно присмотреться к поведению мужа и его высказываниям. Я и тогда еще многого не понимала. Мой муж, к огорчению старого Дальберга, был активным шюцкоровцем, так называли себя финские фашисты. Все, что я слышала от мужа, касалось подготовки новой войны против Советской России. Все его разговоры, а также приносимые им в дом какие-то брошюрки, инструкции, копии списков и тому подобное я передавала Тони. Жалела только об одном — он так мало мог быть со мной. Тони все время встречался с какими-то людьми, уезжал куда-то на два-три дня.

Помню, в порыве откровенности он сказал мне, что вот так же ему пришлось недавно мотаться по Эстонии, спасая своих друзей, в том числе уж не знаю как попавшего в Таллин моего хозяина Дальберга, от Советов. (Ермолин еле заметно улыбнулся. Что сказала бы Нурдгрен, если бы узнала, что он тогда тоже был в Эстонии и вылавливал этих самых «друзей» консула Риванена?)

Когда Финляндия вступила в войну с Советским Союзом, Энтони исчез. Самой мне найти его не удалось, но через два дня госпожа Дальберг сказала мне, чтобы я срочно шла в отель «Клаус-Курки», там сейчас находится Ричардсон, которому нужна моя немедленная помощь, иначе его интернируют. Финляндия не спешила порвать дипломатические отношения с Америкой. Значит, Энтони сильно насолил финнам или немцам. Потом я узнала, что так оно и было.

Подходя к номеру Энтони, я увидела двух полицейских, которые сидели в холле и не спускали глаз с его двери. Я испугалась, но не настолько, чтобы убежать. У меня хватило духу войти в номер. Полицейские мне не препятствовали, видимо, у них был приказ только не выпускать никого. Тони бодро приветствовал меня, полицейские, конечно, это видели и слышали. По заказу Тони официант без возражений принес из ресторана что-то выпить и поесть... Словом, была инсценирована любовная встреча.

А потом Тони, прижав к губам указательный палец, чтобы я молчала, бесшумно оделся, связал простыни и одеяло, крепко поцеловал меня и шепнул: «До встречи после войны! Никому ни слова!»

Он ловко спустился в окно (номер был на третьем этаже) и исчез. Когда через три часа полицейские с помощью портье открыли дверь, они увидели меня одну. Я плакала, но простыни и одеяло были на месте. Как жену шюцкоровца меня отпустили. Аксель уже был на фронте, а свекру и свекрови я сказала, что помогла спастись американцу. Они меня поняли, ничего больше не заподозрив.

Война... Она убила сто тысяч финнов. В том числе и Акселя. Мы кое-как выжили. Военные невзгоды, работа у мадам Дальберг закалили меня. После столь драматичного прощания с Ричардсоном я стала проще смотреть на жизнь. Надо было выжить.

Дела Елизаветы Аркадьевны шли плохо. Заказов было мало. Чтобы не прогореть, она уволила несколько работниц, в том числе и меня. Правда, сказала, чтобы я непременно вернулась к ней, когда дела пойдут лучше. Ее сына Лео Дальберга в армию не взяли по малолетству. Свекра же моего хотели включить в какую-то команду, которая после занятия Петербурга, простите, Ленинграда должна была вывезти оттуда культурные ценности. От него потребовали, чтобы он вспомнил, что видел в тех богатых особняках, в которых он в свое время работал. Беседовал с ним профессор-немец. Дома старик ругался страшно, профессору же заявил, что он человек старый и ничего не помнит. Видите, как готовилось разграбление Ленинграда.