Дэвид Игнатиус - Банк страха

Хофман отнес находку через Гайд-парк на Норт-Одли-стрит в свою контору и там принялся с азартом складывать разрезанные бумаги на полу, выкладывая обрезки по очереди и подгоняя кусочки машинописи, словно решал головоломку. Сложить их оказалось легче, чем он ожидал, даже, как он вдруг понял, слишком легко: не считая нескольких фрагментов машинописи, все полоски были чистыми.

Рассмотрев некоторые обрезки, Хофман понял, что перед ним — чистые бланки. Сверху каждого листа была одна и та же шапка: «Оскар трейдинг К°, АО» и номер почтового ящика в Панама-Сити. Ниже — два телефонных номера, один в Тунисе, другой в Женеве. И больше ничего. Разочарованный, он склеил один из листов скотчем и положил в выдвижной ящик стола. Его даже не удивило, что кому-то вздумалось резать чистые бланки; вспомнил он об этом лишь много позже.

Лина Алвен была одной из «молчаливых». Кабинетом ей служила маленькая комнатка в бухгалтерии рядом с компьютерным залом. На сером металлическом столе стояла лампа и фотографии ее родителей в посеребренных рамках, которые она начищала раз в неделю. В остальном кабинет был таким же неухоженным, спартанским, как и у других «доверенных сотрудников» фирмы. В тот вечер она досидела на работе до половины седьмого, гадая, не появится ли снова «мистер Уайт». Она не могла представить себе, кто он такой и зачем приходил; загадочен был даже сам факт посещения. Раньше такого не бывало — иракцев, работавших в «Койот инвестмент», никто не навещал.

В шесть пятнадцать в ее дверь заглянул главный бухгалтер профессор Саркис и спросил, почему она все еще на работе. Хотя все называли его «профессор», единственным учебным заведением, которое он окончил, были вечерние курсы в Багдаде, где он на скорую руку обучился бухгалтерскому учету. В одном ухе у него торчал слуховой аппарат, видимо плохо работавший: он все время стучал по нему ладонью.

Лина пробормотала что-то про необходимость подготовиться к месячной проверке отчетности. По взгляду Саркиса, по тому, как он торчал в дверях, словно вынюхивая что-то своим огромным носом, она поняла, что тот знает о странном посетителе. Больше всего Лина хотела, чтобы он просто спросил: «Знаете ли вы человека по фамилии Уайт?» — и чтобы она могла ответить, что нет, она никогда о нем не слыхала и не знает, зачем он заходил. Но Саркис ничего не спросил, только недоверчиво посмотрел на нее и покачал головой. Плохо, подумала Лина, значит, он ее подозревает.

Не думай об этом, сказала она самой себе. Так она старалась относиться ко всем странностями, с которыми сталкивалась в «Койот инвестмент», и так же поступали почти все ее коллеги-арабы. Не поднимай глаз, обналичивай полученный чек, трать свои деньги — так жили «молчаливые». За три года, которые Лина проработала в бухгалтерии, — сначала бухгалтером, потом руководителем группы обработки данных, — она научилась задавать как можно меньше вопросов. Она не знала, откуда берется богатство Назира Хаммуда, и не имела желания узнавать. Как и большинство доверенных сотрудников Хаммуда, она боялась его и оставалась у него работать по той же причине, что и почти все ее соотечественники: во-первых, здесь хорошо платили, а во-вторых, уходить было страшно.

После профессора Саркиса к ней зашел молодой иракский сотрудник Юсеф. Он появился в бухгалтерии недавно, но успел проникнуться к Лине нежными чувствами — присылал ей цветы, коробки с финиками, арабские любовные стихи и уже несколько раз специально задерживался на работе, чтобы пригласить ее на обед. Он был зануда. В тот вечер от него разило одеколоном, что было дурным предзнаменованием. Усевшись на стол Лины, он уверенным тоном, не допускавшим возможности отказа, сообщил ей, что заказал места у Блэйка, не забыв похвастаться, что это самый дорогой ресторан в Лондоне.

— Я занята, — ответила Лина, даже не глядя на него.

Юсеф был ошарашен.

— Вы заняты каждый вечер?

— Да, каждый вечер. — Господи, какой зануда, подумала она.

Не обращая внимания на приунывшего поклонника, так и сидевшего на столе, Лина заперла шкафы. Ей с самого начала было ясно, что Юсеф принадлежит к числу мужчин-арабов, лишь старающихся выглядеть современными. Потом же они сделают все, чтобы превратить бывшую возлюбленную в постоянно беременную домашнюю рабыню. Все они были одного поля ягоды. Вот почему Лина ни за что не хотела выходить замуж и давно научилась отшивать сладкоголосых кавалеров.

Она была привлекательна. Мужчины обращали внимание на ее лицо и фигуру даже тогда, когда она старалась быть как можно более незаметной. Коротко подстриженные шелковистые черные волосы сверкали, как ценный мех. Их дополняли черные, словно нарисованные углем брови, высокие скулы и правильный крупный нос. У нее было лицо мусульманской принцессы. Зная это, Лина специально носила свитера в обтяжку и самые короткие юбки, какие продавались в «Оксиденте», — тоже своего рода «таккийя». Но все равно Лина не могла отделаться от ощущения принадлежности сразу к двум мирам: она одновременно была и женщиной Востока, и женщиной Запада, заложницей своей судьбы и ее хозяйкой. Таков еще один удел «молчаливых»: они так до конца и не понимали, кто же они на самом деле.

Лина Алвен тоже была эмигранткой из Ирака, хотя и иного сорта, нежели Хаммуд. Ее родители принадлежали к старой аристократии. Такие люди когда-то с презрением смотрели на нуворишей вроде Хаммуда, но в последнее время научились кое-как с ними ладить. Семья бежала из Багдада в 1968 году, когда к власти пришел Правитель, — сначала в Амман, а потом в Лондон. В эмиграции ее отец стал кем-то вроде арабского Эшли Уилкса — благородный патриций, всячески старавшийся приспособиться к изменившимся обстоятельствам, но не сильно преуспевший в своих стараниях. Его жена умерла вскоре после приезда в Англию. Своего единственного ребенка — Лину — он учил быть сильной, независимой, полностью включенной в новое окружение — словом, такой, каким сам он стать не смог.

Лина была «папочкина дочка», и в их привязанности друг к другу выразилась вся сила традиций арабской семьи. Конечно, у нее проявились все качества единственного ребенка — обидчивость, капризы, неуверенность в себе. Она выросла своенравной девушкой, избалованной благородным, сбитым с толку отцом. Но в то же время она стала и достаточно серьезным человеком. После отъезда из Ирака отец решил, что она в конце концов должна окончить колледж и начать работать. Так жили на Западе, а он утвердился в намерении быть современным цивилизованным арабом, даже если это будет стоить ему жизни. К счастью, он не дожил до того дня, когда мог столкнуться с Назиром Хаммудом.

Лину увезли из Багдада пяти лет от роду, и из воспоминаний об этом городе у нее сохранились главным образом запахи, так не похожие на запахи Лондона: запах плесени в огромном доме ее деда в районе Вазирия; сладкий запах ее собственных пальцев, когда на базаре пряностей в старом городе она трогала тюки с мускатным орехом и кардамоном; аромат жареной рыбы масгуф в ресторане на улице Абу-Навас, идущей вдоль Тигра, куда отец водил все семейство по вечерам в четверг.