Ежи Сосновский - Апокриф Аглаи

Чай быстро остывал. Я залпом выпил его.

– Ну, это уже полный улет, – заметил я. – Ты что, вправду хотел бы иметь что-нибудь подобное в доме? Не то живое, не то неживое. Знаешь, волосы на голове раком встают от такого.

Адам так громко расхохотался, что даже троица в соседнем зале умолкла, а официантка бросила на нас негодующий взгляд. Адам воспользовался ее вниманием.

– Еще два пива, – заказал он, хоть я по-настоящему еще и к первому не приступил. – В таком случае я тебе еще кое-что расскажу. В восемнадцатом веке подобные механизмы были страшно модны, и даже Глюк сочинял для них специальные произведения, вернее, для одной такой куклы, которая называлась Прекрасная Цимбалистка и какое-то время развлекала английскую королеву. Но зашло это слишком далеко, выходило за технологические возможности того времени; тщеславие, воображение подсказывали механикам замыслы, которые они не могли, не имели права реализовать, и тем не менее, если верить воспоминаниям и письмам, кое-что им все-таки удавалось. Взять, к примеру, француза Вокансона. [25] Вокансон Жак де (1709–1782) – знаменитый французский механик, создатель прославленных автоматов «Флейтист» и «Утка». Он желал подражать человеческой анатомии, вернее сказать, создать иллюзию человеческой физиологии, якобы его автомат ест и переваривает пищу… Он даже вошел в контакт с каким-то химиком, но потом испугался: никто не позволит продемонстрировать публике автомат, который испражняется, ведь это же так вульгарно. Поэтому взамен он сконструировал утку из металла, которая клевала зернышки, а потом из гузки выбрасывала шарики помета, результат… – Адам повел рукой, словно ему не хватало слов, – …химических реакций, происходивших внутри у нее. А от первоначального замысла осталось всего лишь то, что он сделал музыканта (как видишь, все у них крутилось вокруг музыкантов), который, играя на флейте, причмокивал языком. Представляешь, мальчонка ростом полтора метра, – Адам рукой показал над столиком высоту механического флейтиста, – чмокает языком. Неплохо, а?

Официантка поставила новые бутылки; мне показалось, что она собирается что-то нам сказать, однако она ушла, не промолвив ни слова. Адам рассказывал довольно громко и, возможно, заинтересовал ее. Я почувствовал на себе взгляд бугая с пистолетом. «Точнее, с подтяжками», – мысленно поправился я; пистолет был предположителен, как предположительно было и сумасшествие Адама, поскольку в энтузиазме, с каким он рассказывал, было что-то неестественное, диковатое. «Ну и пусть», – подумал я, ощутив в себе согласие со всем, что еще услышу и что еще произойдет. Мы чокнулись стаканами.

– Флейтистка, органистка, – бросил я, чтобы подзадорить его, – прямо целый оркестр.

– Нет, не только. Еще целая компания мальчиков-каллиграфов. Сидит такой мальчик, управляемый шатунно-кулачковым механизмом, за пюпитром, набирает на гусиное перо чернил из чернильницы, излишек стряхивает и пишет; и представляешь, один немец додумался до того, чтобы у автоматического писца двигалась при письме не вся рука, а только запястье. – Адам пошевелил кистью. – Ну, как у нормального человека, когда он пишет. На выставке в Париже швейцарский автомат, например, выписывал: «Je ne pense pas, ne serais-je donc pas?» [26] «Я не мыслю, значит ли это, что я не существую?» (фр.) Аллюзия на изречение Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую». Неплохой вопросик, a? Ты французский знаешь?

Я кивнул.

– Мыслю, следовательно, существую. Не мыслю, значит, не существую?

– Эти автоматы, если их отремонтировать, многое смогут о себе рассказать. Ведь у каждого было по нескольку программ, записанных на кривошипах, как бы по нескольку пластинок. Полвека назад в Америке нашли одного такого мальчика и решили, что это работа кого-то из Дрозов. Отремонтировали его, и он вдруг выводит: «Меня сделал Майаред». Этот автомат занимался в основном тем, что писал стихи.

Я чуть пивом не подавился.

– Быть не может!

– Я же не говорю, что он был их автором… Ты не улавливаешь технической трудности. Он писал отдельные строки. Перемещал руку. Например, – Адам на секунду прикрыл глаза, – такое: «Unerring is my hand, though small, / May I not add with truth? / I do my best to please you all, / Encourage then my youth».

– Сдаюсь. Не понял. – Мне показалось, что я должен оправдаться. – Знаешь, мой английский – это в каком-то смысле самозащита. У меня ощущение, что до меня доходит слишком много информации: телевидение, радио, реклама. Все чего-то от меня хотят. Ну так пусть я хотя бы песенки не буду понимать.

– Отлично все складывается. Еще пива? Я как раз перевел этот стишок, и похоже, не так уж плохо. «Я точную имею руку, / Смогу стишок вам сочинить…» Черт, дальше забыл…

Он сгорбился над столом, впился взглядом в подставку с салфетками; ощущение было, будто провал в памяти поверг его в безбрежное отчаяние. Еще минуту назад он был неестественно оживленный, а сейчас его словно отключили от сети. Я взял сигареты. Он так резко выпрямился, что пачка вырвалась у меня из руки и упала между стульями.

– Вспомнил! «Я точную имею руку, / Смогу стишок вам сочинить, / Мгновенно разгоню вам скуку, / Извольте только попросить».

Мы оба одновременно засмеялись, хоть я, смеясь, чувствовал, что мне его жаль. Я вдруг представил его себе: оторванный от сцены, от прославленных оркестров, от звукозаписывающих фирм, убивающий свое время на молодежь, которая хоть и слушает чуть ли не без перерыва музыку, но, оглушенная однообразным грохотом, в сущности, глуха к ней и одну вещь от другой отличает по тексту, он, похоже, находит успокоение в придумывании разных историй, в игре воображения, переводе стишков; черт его знает, чем он еще занимается, – вышивает крестиком? Расставляет книжки по цвету корешков? Смотрит необычные сны? Несостоявшийся артист. Чуть больше, чем учитель пения. Меньше, чем виртуоз, выступающий в знаменитейших филармониях мира. Что-то посередке. «И кто кому, в конце концов, помогает пережить это воскресенье, – думал я, продолжая смеяться (смеяться вместе с ним и для него), – он мне или я ему?»

– Ну а эти куклы сохранились или нет? – поинтересовался я. – Точно было известно, что это не мистификации, что никто внутри них не сидел?

– Некоторые сохранились. Возможно, даже больше десятка. Притом самые маленькие. Миниатюры. По большей части с демонтированными механизмами, так как последующие владельцы были чрезвычайно ревнивы и предпочитали испортить механизм, лишь бы кто-то другой не получал от него удовольствия или не скопировал устройство. Потому-то моя мечта о коллекции, – Адам изобразил какую-то кривую гримасу; улыбкой в любом случае это нельзя было назвать, – типичная неисполнимая мечта. Нужно быть миллиардером, чтобы, к примеру, выкупить какой-нибудь экспонат из Парижского музея искусств и ремесел. Кстати сказать, мистификации случались, как, например, знаменитый шахматист Клемпелена. Да, бывало, кто-то в них сидел… – Он нахмурил брови и замолчал.