Ежи Сосновский - Апокриф Аглаи

А рано утром Лиля собрала вещи, и Адам проводил ее к зданию комиссариата. Она попросила, чтобы он не дожидался автобуса, и он пошел домой. Жак я могу знать, что она говорит правду?» – со страхом подумал он. Опять вернулся страх. Он вошел в квартиру, рухнул на кровать и с облечением почувствовал, что уже начинает скучать – несмотря на сомнения, несмотря на боль, которая неявно напоминала о себе. Он вспоминал ее наготу, глаза, темневшие по мере того, как он раздевал ее, чуть хрипловатое звучание голоса, прикосновение ладони, запах. Ее запах присутствовал тут. Он встал, приготовил чай и сел за пианино. В игре, хоть он видел, что его пальцы утратили былую беглость, было нечто успокоительное. И когда он подумал, что можно и пообедать, зазвонил телефон. Адам вскочил, думая, что это она.

– Говорит Хэл Стерлинг. Очень рад, что телефон у вас снова включен.

Адама поразила собственная реакция. Он никогда не думал, что возможно такое сочетание чувств: бешенство и облегчение. Этот вариант с автоматом в общем-то был не так уж плох. Потому как с кем он, в конце концов, делил ложе? От кого он попал в такую зависимость?

– Слушай ты, сукин сын, – начал он, хотя понимал, что говорит это, так сказать, для проформы, – я же предупреждал тебя…

– Да погодите вы, погодите. Успокойтесь. Я звоню, чтобы извиниться за ту акцию с машиной. Больше ничего не произойдет без вашего согласия. Вам этого достаточно?

– Недостаточно. И потом, почему я должен верить вам?

«И почему я должен верить, что вы существуете? – смутно подумал он. – Что не являетесь продуктом моего затуманенного мозга? Я опять не спал ночь, Лиля уехала, я тоскую. Может, стоит попросить, чтобы это наконец кончилось? Простейшее заклятье: провалитесь вы все к чертовой матери. И всё – вас нету». Но у него не хватило смелости додумать до конца, кто скрывается за словом «вы».

– А почему вы так верите ей? – услышал он в ответ. – У вас никогда не возникало ощущения, что она знает о вас больше, чем вы ей рассказывали?

– Нет, – отрезал Адам. Но то был вопрос, который он уже успел задать себе сам. К тому же он вспомнил про «Песнь Роксаны», про то, что у нее была именно эта пластинка. – Скорее нет.

– А вы проверяли, уходит ли она в тот дом неподалеку от комиссариата? Ладно, пусть она не робот, может, вы и правы. Но вы уверены, что у нее там нет любовника?

– Экая же вы сволочь, – прошипел Адам. Однако он ощутил боль, рана была нанесена. Потаскуха и автомат в одном лице – почему бы не соединить два кошмара? И все же, несмотря на то что было прошлой ночью, он не бросил трубку.

– А вы вспомните, – спокойно струился голос в телефоне, – какие-нибудь ее реакции, удивившие вас. Объяснения, в которых концы с концами не сходятся, возможно, нежелание подробно рассказывать о своем прошлом, а может, непонятная неслаженность движений. Я имею в виду отсутствие координации. Не избегает ли она манипулировать с очень маленькими предметами? Или, скажем, у вас не возникало впечатления, что какие-то органы чувств у нее не развиты? Может, она не чувствует скверных запахов?… Вы меня слушаете?

– Слушаю, слушаю, – не сразу ответил Адам.

– Ну хорошо, может, мы остановимся пока на том, что вы чуть-чуть усомнитесь. Черт с ним, автомат не автомат, просто присмотритесь… Кстати, почту вы получаете без помех сами или она проходит через ее руки?

Адам кашлянул.

– У нас один ключ от почтового ящика.

– Вот как. И разумеется, она носит его с собой. Можете ли вы изменить этот порядок? Я хотел бы еще кое-что послать вам.

– Как раз сейчас ключ лежит передо мной на столе. Ее здесь нет. Уехала на две недели. Может, сбежала от меня и от вас.

– Да нет, просто через полгода механизм надо смазать, проверить подсистемы… Никуда она не уехала, лежит, наверное, в соседнем доме, разобранная на части.

– Умоляю вас, прекратите.

– Ладно, прошу прощения. Я кое-что посылаю вам. Любопытная вещь. На случай, если вы вдруг надумаете, сообщаю, как со мной связаться… У вас есть чем записать?

– А вы не боитесь, что вас подслушивают? – неожиданно спросил Адам. Да, он клюнул, так что Стерлинг может торжествовать, заказывать фанфары. Цыганский оркестр. Или духовой, чтобы он сыграл ему «Звездно-полосатый флаг». Но тот повел себя так, словно не обратил внимания на характер этого вопроса, в котором крылось приятие и его ЦРУ, и КГБ, и электронной возлюбленной, и как ни в чем ни бывало ответил:

– Они знают, что мы вас нащупали. Потому, возможно, вы свою Лилю больше не увидите. Но если что, запишите номер…

– Именно при таких обстоятельствах я и поверил в это, – говорил мне Адам в «Доротке». – Спрятался в эту веру от чего-то другого. Предпочитал думать, что влюблен в машину, потому как любил ее так, что просто был не способен серьезно и до конца думать о ней как об автомате. А благодаря этому словно бы зачеркивал то признание, которое в этом свете оказывалось всего лишь уловкой, попыткой направить мое внимание в другую сторону. И она уже принадлежала только мне. А это было самое главное: только мне. Если речь взаправду шла о манипулировании мной, то ход с проституцией был поистине шедевром. Я вдруг почувствовал себя сильней, чем она, и ответственным – за нее, за нас. Даже не принимая к сведению сущности вопроса. Если бы не этот опыт, я никогда бы и допустить не мог, что можно выбирать веру. Понимаешь? Выбирать действительность. Я признал, что Стерлинг прав, и одновременно, что ее нужно от него защищать. Вот только… Он замолчал в нерешительности.

– Что «вот только»?

– Вот только эксперимент этот, по сути, им не удался.

– Как это «не удался»?

– Потому что если правда, что им нужно было проверить, можно ли перепрограммировать противника… Мне трудно это объяснить, я понимаю, что в моем положении это прозвучит смешно… Но только с тех пор, как я встретил ее, у меня появилось ощущение, что это и есть моя жизнь. А уж тем более после ее признания. Моя и ничья больше.

Адам подлил себе пива. Я молчал, не представляя, что тут можно сказать, а он продолжал:

– Понимаешь, я с самого начала был нацелен на то, чтобы стать пианистом. Разумеется, я и сам этого хотел… с определенного момента. Но прежде всего этого хотела моя мать. Хотела с такой силой, что ее хватило и на меня. Я не отдавал себе в том отчета, но это была ее мечта, привитая мне. А когда я познакомился с Лилей… Впервые я захотел чего-то сам. Без ничьего понуждения. Никто этого не желал, только я. И все ужасное, что произошло потом, является следствием и продолжением того момента. Моя мать, да и все, кто так желал мне добра, не имеют к этому ни малейшего касательства. Все только я. И знаешь, – задумчиво произнес он, – они парадоксально облегчили мне этот шаг. Если только это они. Они неверно выбрали жертву. Потому что я был уже готов, мне нужно было только показать.