Анатолий Чехов - Чёрный беркут

Кайманов молча проводил его тяжелым взглядом. Еще недавно он имел право считать главным делом своей жизни месть Шарапхану. Почему же он лишен этого права теперь? Не лишен. Это право осталось за ним. Но оно перестало быть личным. Шарапхан — государственный преступник, лютый враг Советского государства. Он должен рассказать перед смертью все, что знает. Это важно, с этим нельзя не считаться. Бандита будут судить, он понесет заслуженное возмездие. «И я, как переводчик, обязан помочь следствию, чтобы показания бандита были исчерпывающе полными. В этом — мой долг».

Возвращаясь в комендатуру, Яков увидел на скамеечке возле ворот Амангельды, приехавшего почти на сутки раньше.

— Салям, Амангельды-ага, — приветствовал он его. — Когда же ты успел доехать? Я тебя приглашал только на завтра.

Следопыт невозмутимо пожал руку заместителю коменданта, с достоинством проговорил:

— Я верю тебе, яш-улы, что ты посылал за мной. Мне сказал об этом дежурный комендатуры. Когда ты думал обо мне, я думал о тебе. У меня для тебя большая новость.

— Я слушаю тебя, Амангельды-ага.

— Яш-улы, — понизив голос, сказал следопыт. — Люди говорят, появился Аббас-Кули.

— Большую новость принес ты мне, Амангельды-ага. Надо хорошо подумать, что делать. Аббас-Кули — поганый хвост Флегонта. Помоги нам его найти. Ты, наверное, знаешь, где его искать.

Наблюдая во время разговора за следопытом, он понял, что тот еще не простил ему разлада с Федором Карачуном, обиды, нанесенной бывшему коменданту. Но для Амангельды дело есть дело.

— Сагбол, Ёшка, что не забыл меня, не сделал, как Павловский, — сказал он.

— Я не знаю, Амангельды-ага, как сделал Павловский.

— Как не знаешь? Все знают.

— Болел я тогда.

— Ай, яш-улы, не хочется вспоминать. Большую обиду сделал мне Павловский, когда заместителем коменданта Федора Карачуна был. Ладно, расскажу, тебе про это знать надо. Приехал ко мне пограничник, спрашивает: «Здесь Амангельды живет?» Здесь, говорю. «Тебя начальник Павловский к себе в комендатуру зовет». Аи, думаю, видно, трудный след увидел Павловский, нужен ему Амангельды. Заседлал ишака в час ночи, поехал. К утру, думаю, на месте буду, как раз след виден будет. Еду на ишаке, горы слушаю, звезды смотрю. Стало небо на востоке от гор отдирать, подъехал к комендатуре. Павловский у ворот стоит. Салям, говорю, начальник! Ты сказал, чтобы я приехал, вот я и приехал. Он меня в дом не позвал, чаю не предложил. «У тебя, — говорит, — есть оружие, числится за нашей комендатурой. Сдай винтовку». Зачем тебе, говорю, моя винтовка? У тебя — много, у меня — одна. Пускай остается. Бандитов приходится ловить. Каждый день на свою дозорную тропу хожу. «Понимаешь, — говорит, — я остался за коменданта, не хочу, чтобы наши винтовки были у посторонних». Я не посторонний, говорю. Я — Амангельды. А он мне: «Кто такой Амангельды, я не знаю». Как кто такой, спрашиваю. Я всю ночь ехал, думал, помогать надо след искать. Сколько лет на Душаке и Мер-Ков следы смотрю, а ты почему не знаешь, кто такой Амангельды? Хорошо, что вернулся в комендатуру Федор Карачун. «Ай, салям, — говорит, — яш-улы! Как себя чувствуешь, Амангельды-ага?» Я говорю: Павловский не знает, кто такой Амангельды, хочет винтовку отобрать, скажи ему. «Ай, — говорит Федор, — пусть будет у тебя винтовка. Пойдем ко мне, дорогой, чай будем пить!»

Амангельды, и сейчас переживая оскорбление, нанесенное Павловским, обиженно замолчал.

Слушая его рассказ, Яков краснел от стыда за бывшего замкоменданта Павловского. Начальник пограничных войск знает, кто такой Амангельды. Один Павловский не знает.

— Я тебя очень уважаю, Амангельды-ага. Ты меня учил следы читать. И сейчас учишь. Скоро к нам придет молодое пополнение. Хочу, чтобы ты поучил следопытству молодых. И еще прошу, побольше привлекай людей в бригаду содействия.

— Сделаю, яш-улы, все сделаю, — пообещал следопыт. — Когда стал комендантом Федор Карачун, сразу позвал Амангельды и всех старших бригад содействия. Майор Логунов и ты тоже так сделали. Это хорошо.

— Ай, яш-улы! Нельзя думать, как охранять границу, и не думать, как живет Амангельды. Сейчас, когда война, и ты, и я, и другие еще больше за все в ответе.

Знакомство с пограничниками подразделений, подчиненных комендатуре, Кайманов начал с Дауганской заставы. Майора Логунова срочно вызвали в управление погранвойск. На Дауган Яков ехал один.

Как давно он не ездил по этой с детства знакомой дороге! За последние годы трасса ее изменилась: раньше от Асульмы она шла по дну ущелья, теперь же от барака у щели Сия-Зал поднималась прямо к дауганским вилюшкам. Но все равно ему она знакома очень давно.

Непрерывной лентой бежит под колеса машины асфальт. Остались позади каменные мамонты Асульмы, ставший почти нежилым барак ремонтников, дауганские вилюшки. Последний поворот, и машина с ходу влетела в милую, родную долину Даугана.

— Заедем на кладбище, — сказал он водителю.

Свернули на проселок.

От самых ворот кладбища виден обелиск на могиле отца. Рядом с ним деревянный крест с дощечкой, на которой выведено:

«Глафира Семеновна КАЙМАНОВА.

Родилась в 1892 году.

Погибла от руки бандита в 1940 году».

Мать была верующей, потому и крест. Но тот, кто делал надпись на прибитой к нему дощечке, как бы вычеркнул из ее жизни годы «достатка», когда была она женой Флегонта. Фамилию оставил старую, отцовскую, как бы снимая этим с памяти о матери даже тень врага — Мордовцева.

В скорбном молчании стоял Яков у дорогих могил. Думал об утрате самых близких, о тысячах могильных холмов, ежедневно выраставших там, где теперь катился огненный вал войны. «Первыми гибнут те, кто не щадит своей жизни ради других, — вспомнил он слова, сказанные Василием Фомичом много лет назад. — Но какой ценой может быть оплачен долг живых перед погибшими?..»

Все время Кайманова не покидало тягостное чувство вины перед отцом и матерью. Кто знает, может, отец осудил бы его за то, что не его рукой будет застрелен, как бешеная собака, Шарапхан. И уж конечно, он не простил бы сыну того, что тот не смог отвести руку убийцы от матери. Есть ли его, Якова, вина в гибели матери? Наверное, есть. Ведь он даже не пытался уговорить ее не делать рокового шага — не выходить замуж за Мордовцева. А такие ошибки не остаются без последствий. Да и мог ли он предугадать, как развернутся события? Мать оказалась между двумя мирами. Она погибла потому, что слишком поздно сделала выбор...

Выйдя за ограду, он надел фуражку, сел в машину, приказал водителю Скрипченко ехать в сторону поселка, а оттуда — к заставе. Еще больше разрослись карагачи и чинары на улицах поселка, сомкнули кроны над дорогой. Асфальтовая стрела уходила в зеленый тоннель.