Анатолий Чехов - Чёрный беркут

— Ну, дорогой, теперь терпи. Немножко больно будет, — сказал Али-ага.

Барат, Балакеши и Савалан обступили его с трех сторон, мешая друг другу. Скосив глаза, Яков увидел свою ногу, повернутую почему-то пяткой вперед. Бедро горело нестерпимой болью, словно его со всех сторон прокалывали шомполами. По знаку старого Али Барат и Савалан навалились Якову на грудь и живот, сам Али-ага с такой неожиданной силой потянул его за ногу, что Яков громко вскрикнул и потерял сознание.

Очнулся от холодной воды. Барат вылил ему на голову целый ковш, чтобы привести в чувство. С трудом раздвигая губы, Яков спросил:

— Шарапхана взяли?

— Ай, Ёшка, какой Шарапхан? Тебе уже снится Шарапхан. Никакого Шарапхана нет! — ответил за всех Барат.

«Ушел!.. Все-таки ушел!..»

Яков закрыл глаза: больше не хотелось ни думать, ни говорить. Горечь неудачи была страшнее самой сильной боли.

Его раздели, осторожно подстелив чистую простыню. Скосив глаза, он безучастно рассматривал свое тело, пятнистое, как шкура леопарда, сплошь покрытое ссадинами и кровоподтеками.

Али-ага отошел к двери, пригнулся к земляному полу, чтобы поджечь тряпку. Когда начал по старому, проверенному способу засыпать раны горячим пеплом, дверь неожиданно распахнулась и в сарай не вошла, а ворвалась бледная, решительная Светлана в сопровождении Дзюбы.

Стесняясь своей наготы, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, Яков закрыл глаза. Теплая волна тайной радости охватила его, подкатила к горлу. Он слышал трудное, прерывистое дыхание Светланы, почувствовал, как кто-то слегка прикрыл его бедра простыней. В наступившей тишине заплескалась вода (это Али-ага поливал ей на руки). Осторожные, мягкие прикосновения, совсем не похожие на ту экзекуцию, которую учинили ему друзья, вправляя вывих, вдруг размагнитили его. Присутствие Светланы сразу как бы ослабило его нервы, словно натянутые на колки. Он глубоко вздохнул и посмотрел ей в лицо.

Сдвинув брови, следя за секундной стрелкой часов, Светлана считала пульс. Достала шприц, сделала укол. Потом раскрыла чемоданчик, принялась обрабатывать раны йодом и раствором марганца. От жгучей боли Яков едва опять не потерял сознание. Он поискал глазами среди присутствующих Ольгу. Ее не было. Наверное, побоялись сказать: кормящая мать, испугается, может пропасть молоко.

К запаху паленой тряпки прибавился запах йода.

— Какое варварство! — гневно отбрасывая недогоревшую тряпку, универсальное лечебное средство старого Али, сказала Светлана.

Яков улыбнулся. Вспомнил, как она отделала их с Баратом, когда он, вымазанный кровью архара, вздумал подшутить над нею. При виде его улыбки в лице Светланы что-то дрогнуло. Она удивленно посмотрела на него: «Вы еще улыбаетесь!..»

Накладывая бинты, она отдавала одно за другим приказания старому Али, который старательно помогал, с любопытством следя за каждым ее движением. Как ни осторожно перевязывала Светлана, но врачевание расшевелило тысячи болей, которые свились вдруг в змеиный клубок и ожесточенно начали терзать Якова. Он снова впал в тяжелое забытье.

Очнувшись, словно сквозь сон увидел, как вошел начальник заставы Карачун, услышал его голос:

— Яков Григорьевич, мы хотим отправить тебя в город, в госпиталь. Нужен рентген. У тебя могут быть переломы, внутреннее кровоизлияние.

Яков отрицательно покачал головой:

— Не поеду я, Афанасич. Дома отлежусь. Пройдет...

— Подумай, Яша. Дело предлагаю.

— Нет, Федя, — тоже называя Карачуна по имени, наотрез отказался Яков. — Долго я лежать не собираюсь, а по пустякам нечего людям голову морочить...

Светлана, продолжая перевязку, озабоченно проговорила:

— Нет гипса... Нужен гипс.

— Светлана-ханум! Разреши мне, лучше гипса сделаю, — осторожно тронул ее за рукав халата Али-ага.

Странные звуки долетели до слуха Якова. Он открыл глаза и увидел, что Али принес целое лукошко яиц, стал разбивать их над тазом острым, как бритва, полуметровым бичаком Барата.

Светлана настороженно и ревниво следила за ним. Карачун побыл еще немного и вышел. Яков подметил, что он задумчив, даже мрачен. Не ускользнуло от воспаленного взгляда Кайманова и то, что Светлана не обратила на мужа никакого внимания, будто он вовсе и не приходил, не разговаривал с Яковом.

Старик Али обернул сухой тряпкой поврежденный тазобедренный сустав Якова, прибинтовал к ноге две дощечки, сверху в несколько слоев обмотал ногу широкой, как полотенце, вымоченной в битых яйцах мешковиной.

— Засохнет, лучше гипса будет, — сказал он, обращаясь к Светлане.

Возле двери, готовые выполнить любое приказание врача, стояли Барат и Дзюба. Глядя на грузного Степана, Яков догадался, что именно он разыскал его после падения в ту трагическую ночь и спас от верной смерти.

— Где моя винтовка? — еле шевеля губами, спросил Яков.

— Та цилехонька твоя гвынтивка! — обрадованно воскликнул Дзюба. — Трохи покарябана, як и хозяин, а стрилять стала ще найкраще.

«С чего это она стала «найкраще» стрелять? С того, что побило ее о камни?» — хотел спросить Яков, но не смог. С трудом произнес:

— Спасибо, Степа!

Неожиданно невозмутимый Дзюба, которого, казалось, и бомбой не прошибешь, часто заморгал и вышел за дверь.

— Позовите Олю!.. — сказал Яков.

— Что ты, что ты, Ёшка! — дружно воскликнули в один голос Али-ага и Барат. — Сперва лечить надо, потом жене показать.

Морщась от боли, Яков с сомнением покачал головой. Значит, Дзюба и встретивший его Барат тайно привезли его в прошлую ночь и положили в сарае старого костоправа, чтобы никто не знал об этом, а главное — Ольга.

— Ай, Ёшка, — сказал Барат, — почему печальный? Скажи, дорогой, кто в горах с карнизов не падал? Люди знают: на охоту ходил, за архаром бегал...

Яков не ответил. Слишком трудно ему было говорить.

Окончив перевязку, Светлана решительно выпроводила всех из помещения, оставила только Барата да старого Али и, не стесняясь их, подошла к Якову, быстро наклонилась, поцеловала в лоб.

— За мужество!.. — сказала она.

Яков закрыл глаза, чтобы подольше сохранить в памяти выражение ее лица. Когда снова открыл, Светланы в помещении уже не было.

— Ай, Ёшка! — воскликнул Барат. — Если сейчас остался живой, долго жить будешь. А если Светлана-ханум еще раз поцелует, совсем здоровым будешь...

Но ему не пришлось продолжить. Ругаясь и по-стариковски ворча, Али-ага вытолкал его за дверь. Где Барату понять, что между мужчиной и женщиной может быть настоящая хорошая дружба!..

— А теперь спи, Ёшка-джан, спи, дорогой, — сказал Али-ага. — Тебе много-много спать надо.

Утром Яков проснулся от нестерпимой боли. То, что еще вчера глухо ныло и только жаловалось в его большом и сильном теле, сегодня кричало во весь голос, застилало багровым туманом глаза, отдавалось в голове. Казалось, от макушки до кончиков пальцев на ногах не было у него ни одного живого нерва или мускула. Но, удивительно, нога, которую до того, как вправил ее на место Али-ага, Яков видел повернутой пяткой вперед, сейчас досаждала, пожалуй, меньше всего. Слегка поведя рукой вдоль бедра, Яков ощутил на нем словно железный панцирь из ссохшейся мешковины, пропитанной яичным раствором. Никакой гипс не шел в сравнение со средством старого костоправа. Нога была в покое! К сожалению, не мог старик Али в такой же надежный панцирь спрятать душу Якова. Пройдет месяц, полгода, год, несколько лет, а горечь неудачи все так же будет жечь его. Как глумится сейчас над ним Шарапхан!